оказалось под силу завоевать воздушное пространство.
Заказ на создание башни достался не архитектору, а инженеру – символическое решение, удар по престижу официальных государственных архитекторов из Академии художеств. Однако Гюставу Эйфелю, который в свои пятьдесят семь лет находился на пике карьеры, удалось наделить свою постройку невероятно богатым набором смыслов. Очертания башни напоминают человеческую фигуру: будто добрый колосс, она стоит, расставив ноги, в центре Парижа. Кроме того, ее абрис рождает ассоциации с фонтаном Четырех рек на Пьяцца Навона в Риме работы Бернини: это величайшее парадное сооружение XVII века так же имеет четыре опоры, так же стремительно пронзает воздух и так же, как Парижская выставка, символизирует господство над четырьмя частями света.
От башни никуда не деться, ее видно из любой точки города. Ни в одной европейской столице нет настолько заметного объекта. Исключение составляет, пожалуй, лишь собор Святого Петра в Риме, хотя и сейчас шпиль Эйфеля заметен лучше купола Микеланджело. Башня сразу же стала символом Парижа и сделала la ville lumière[2] столицей современности – независимо от того, какие композиторы, писатели или художники в нем жили. В этом качестве ею восторгался Гийом Аполлинер, благодаря своему католическому мировоззрению вообразивший – не без иронии, но и не без радости, – как на рубеже XX века в Париже случилось второе пришествие Христа:
Наконец этот древний мир тебе больше не по нутру
О Эйфелева башня с блеющим стадом мостов поутру
Тебе уже под завязку римский и греческий быт
Здесь даже автомобили имеют античный вид
И лишь одна религия в новой роли
Остается простой как ангары на летном поле
Это Бог умерший в пятницу в воскресенье восставший прах
Почище любого пилота в небо поднявшийся гордо
Держатель по высоте мирового рекорда
Зеница Христова ока
Двадцатый питомец столетий он к делу подходит любя
И в нынешнем птицей как Иисус в небо возносит себя…
[3]Важно отметить, что Эйфелева башня предназначалась массовому зрителю. Салоны и галереи живописи посещали тысячи, в данном же случае ощущение новой эпохи стало реальностью миллионов. Башня была предвестником нового тысячелетия; XIX век доживал последние дни. Небывалая высота, смелое инженерное решение, невиданное для того времени использование промышленных материалов для создания постройки, цель которой прославление государства, – в восприятии правящих классов Европы все это сложилось в новую идею техники: это был договор Фауста, обещание безграничной власти и богатства.