. К тому же способу аргументации прибегала «Massachusetts Gazette». Она повествовала о том, как молния ударила в шпиль молитвенного дома и разнесла бы его на куски, если бы не громоотвод. Правда, громоотвод не был должным образом заземлен, поэтому молния ударила в землю, подняв столб пыли и дыма. «И все же это может служить решающим доказательством реальной пользы громоотводов»
[214], – заключал автор заметки. «Электрические стержни» (громоотводы) всех сортов можно было купить на Саммер-стрит в Бостоне
[215].
Другим свидетельством влияния Просвещения может служить распространение своего рода антикизирующего дискурса, характерного для европейского XVIII в. Античные аналогии легко приходили на память колонистам, и, скажем, автор и читатели «Boston Gazette», описывая собственное положение, вполне могли использовать фрагмент из Фукидида. Воспроизводилась речь керкирян, приехавших просить у Афин помощи против своей метрополии, Коринфа: «Всякая колония почитает свою метрополию лишь пока та хорошо обращается с нею, если же встречает несправедливость, то отрекается от метрополии. Ведь колонисты выезжают не для того, чтобы быть рабами оставшихся на родине, а чтобы быть равноправными с ними»[216]. Не случайно также непопулярного губернатора Ф. Бернарда сравнивали с римским пропретором Верресом, а его преемника Т. Хатчинсона – с Сеяном, временщиком в правление Тиберия.
На основании просвещенческих политических теорий и просвещенческого дискурса вырабатывалось новое представление о власти, как имперской, так и колониальной. В качестве основы для понимания природы власти теперь уже неоспоримо утвердилась теория общественного договора. Автор под псевдонимом «Свободнорожденный американец» воспроизводил общеизвестную истину: «Человечество не вступало в сообщество, чтобы возвеличить правителей, но правители были наделены властью для блага народа и перед ним одним отвечают за свое поведение»[217]. Фраза «гарантия права и собственности – великая цель правительства»[218], – успела превратиться в клише.
Исходя из такого понимания, и оценивалась имперская власть. В частности, создавалась специфическая парадигма восприятия монархии, в котором соединялись пережитки наивного монархизма, болингброковская концепция «короля-патриота» и общепросвещенческие представления о правителе.