Реми показалось, что последняя фраза – это камень в ее огород. Она забарабанила ноготками по кофру. Потом оглянулась и увидела, что акслы стоят посреди дороги и хлопают в ладоши, высоко подняв руки.
– Так, нам надо бы поспешить, – Скворцов ткнул пальцем в быстро темнеющее небо. – В полукилометре отсюда должна быть аккумуляторная подстанция, а при ней – салун. Там и укроемся… Если…
Последние его слова заглушил удар грома.
– Разверзлись хляби небесные, – пробормотал тощий мужчина с козлиной бородкой и выпуклыми темными глазами.
Других подробностей его внешности Ремине рассмотреть не удалось. В придорожном салуне было темно. Похоже, хозяин экономил на электричестве. Козлобородый сидел за соседним столиком. Перед незнакомцем стоял бокал с пивом, но за последние полчаса, как успела заметить Реми, козлобородый его ни разу не пригубил. Он то пялился в окно, то – на девушку. Ремине это разглядывание не нравилось, но она терпела. Скворцов ушел на подстанцию, поставить на зарядку аккумуляторы джипа, перед этим он велел Реми не двигаться с места. В другой раз она бы и не подумала подчиняться, но сейчас, когда за окном бесновалась гроза, а в темной зале салуна ошивался какой-то подозрительный тип, не время было демонстрировать независимость.
Козлобородый опять уставился на Ремину и вдруг спросил:
– Веришь ли ты, дочь моя, в Господа нашего Вседержителя?
Реми захотелось огрызнуться: мол, я не дочь твоя, но она передумала и ответила:
– Верю, но подаяния на церковь делаю лишь после воскресной службы.
Козлобородый сокрушенно покачал головой, над которой не помешало бы поработать парикмахеру, и сказал:
– Святая Конгрегация Распространения Веры на Других Мирах не нуждается в подаяниях. Слава Вседержителю, презренный металл не оскверняет рук ее смиренных служителей, денно и нощно пекущихся о заблудших душах детей Господних…
«Как же, – подумала Ремина. – Не оскверняете вы… Бедному папа́, при всех его талантах, никогда столько не заработать, сколько святые отцы выкачивают из заблудших детей Господних…»
– Несчастные земноводные Сирены, – продолжал разглагольствовать миссионер, – были обречены на вечные адские муки, ибо не знали истинной веры…
– Они не знали никакой веры, отец Арух, – сказал Скворцов. – И не знают.
Ремина обрадовалась егерю, как никогда. Он возвышался над тщедушным отцом Арухом, словно дендрополип над хибарой. Миссионер в его присутствии сразу как-то потух, съежился, но не сдался.