– Нечего тут позировать! Умел озорничать, умей и ответ держать! – весело крикнул казачий подъесаул, со свистом раскручивая шашку над головой.
– Может, миром сладите? – спросил кто-то из солдат. Не всерьез, а больше для контенансу. – Ну, нет, так нет! Поехали!
Фигуры, выписываемые в воздухе казачьим изогнутым клинком, стали куда нарочитей: из круга перешли в этакий скрипичный ключ, из горизонтальной плоскости – в вертикальную.
– Играй, гармошка!.. – невпопад произнес Бонартов и резким, молниеносным движением вышиб у противника оружие. Никто даже не заметил, как это произошло.
Развивая успех, князь гуттаперчевым движением обогнул остолбеневшего подъесаула и что есть мочи шлепнул того палашом чуть пониже спины. Разумеется, плашмя.
Казак взвыл. Вытянулся дугой. Схватился руками за ушибленное место и, прыгая на пятках, припустил по заросшему травой дворику. На глазах у почтенной публики. Одни смеялись, другие удрученно молчали.
Все понимали: бой окончен.
Не прошло и пяти минут, как все наново оказались в общей зале. У черного входа осталось всего два человека. Его сиятельство князь Бонартов и молодая заплаканная женщина. Она тут же бросилась к защитнику и затараторила:
– Благодарствую, ваше сиятельство, что заступились за сироту беспризорную. Меня Татьянкой звать…
– Пустое.
– Как же, господин! Вы совершили хороший поступок! Честный и благородный. Завтра Троица, я за вас во церковке свечку поставлю, ей-Богу!..
Бонартов с прищуром поглядел на докучливую девчонку и, саркастически ухмыльнувшись, поинтересовался:
– Достаточно ли я пригож для вас, мадемуазель? Краше подъесаула?
Барышня испуганно прикрыла ладошками рот, часто-часто заморгала, стряхивая крупные слезы и наконец, подхватив подол сарафана, устремилась куда-то за калитку.
Леонид Андреевич проводил ее нехорошим, злым смехом. Однако мысли его были далеко:
– Ma chère Athéna12, помоги избавиться от ненужных, мешающих чувств! Жалость, сострадание, гнев – дурные спутники истинного primusgladio13. Ну, погулял бы с бесприютной бабой озорной казак, наплодил бы на всю округу чубастых пострелят… мне-то что за дело! Из пушки по воробьям не стреляют. Не следовало разменивать свой талант ради неумытой девки. Сие дурная примета!..
Нахмурившись, князь поплелся обратно в трактир. «Своей выходкой, – думал он, – я безнадежно себя обнаружил. И это, пожалуй, самая большая глупость».