Быстрый затянувшийся бред он просто прослушивал, стараясь как можно подробнее запомнить его – то могли быть интересные события и случаи, о которых дед никогда не упоминал при жизни, сюжеты этих событий иногда доходили до абсурда. Роберт понимал, что дед сейчас не в себе. Странная, повседневная и довольно символичная фраза, истинное значение которой мы потеряли в ворохе будничных бессмыслиц. Он не в себе, этим все сказано. Но где именно это «не в себе»? Куда может ускользнуть то, что было до этого внутри его деда? Где это место «не в себе»? Роберт не знал ответов на эти вопросы. Они так и остались лишь формулами в его сознании.
Роберт никогда не задумывался о происхождении этой способности к беспамятному говорению загадочными звуками, звуками, которые были понятны только ему. Детская беспечность оградила его от этих анализирующих мыслей. Его интересовал лишь сам результат, причудливые фразы и незнакомые слова, значения которых Роберт не мог найти даже в словаре. «Наверное, я сам их неправильно понял или не расслышал», – думал Роберт в такие моменты. И моменты эти были не столь редки, чтобы не заметить закономерности их появления, поэтому и записывал непонятные произношения одно за другим, собрав таким образом несколько фраз на загадочном наречии. Или это была просто бессмыслица.
Роберту были не так интересны воспоминания, произносимые дедом, как странные откровения, иногда жуткие, иногда непонятные. Он чувствовал их неподкупный смысл, чувствовал, что они говорят о чем-то важном, но что именно, не мог понять. Они не были адресованы ему, все происходящее вообще было случайностью. Но он записывал, записывал их как мог: по памяти, образно, сразу за дедом. Когда он вырастет, он поймет их, иногда думал мальчик.
Простая игра стала для Роберта теперь чем-то важным. Теперь дед был объектом его наблюдения. Они не общались, вряд ли, даже если бы дед мог внятно изъясняться, он рассказал бы ему обо всем происходящем. Для них обоих это непредвиденное, одностороннее общение было неожиданностью. Однако именно во время этого контакта Роберт чувствовал к деду странным образом возникающее уважение, не свойственное детям, и поэтому для Роберта имеющее новизну. Даже больше чем уважение, симпатию. Оно было для него действительно странным. Ему даже казалось, что глупые черты старческого ребячества исчезали, и дед становился задумчивым, и эта благородная задумчивость придавала всему его виду благодушную важность.