Просмеявшись, Григорий Матвеевич вернул своему лицу серьезное выражение и продолжил:
– Вот оно, все веселье. Вся жизнь их там, в этих коробочках. А ты спроси его, какого цвета небо? Он не скажет. Не знает. Ему коробочка важнее. Она ему все заменяет – и небо, и солнце и кусок хлеба. Вот и правнук мой – то же. За весельем в даль такую едут, а толку что? Ничего не берут, никуда не ходют, ничего не надо. А потом говорят, что скучно. Так весели себя, радуй! Все можно сделать. Так нет же – пропускают свою жизнь как воду через сито. А ведь какая потеха – все устроить, как хочется! Жизнь тогда почувствуешь.
– А что теперь ваши дети? Сын и дочь. Кем они стали?
– Они уж тоже целую жизнь прожили. Давно не видал я их. Сами они приехать не могут, когда только внуки привезут мне их, я старик и они старики такие же, нет уж в них жизни-то, – лицо Григория Матвеевича скривилось, было похоже, что он плачет, но слез не было, а только подбородок его быстро и часто подрагивал.
Я дал ему поплакать, молча ожидая.
– Дочь молодец у меня всегда была. И красивая и умная. Все у нее в жизни сложилось, все ладно. Муж хороший, детей двое. Она во всем хороша, Настасья – и как мать, и как жена, и как дочь. Никогда про нас не забывала, до последнего ездила. А сын… Он хороший тоже, но… уж мягкотелый больно. И как мы с Софьей так проглядели? Женился на бабе одной, под сорок ему уж было, она и взяла его за горло! А он и ни слова не скажет. А ведь страдал! Она что прикажет, то он и делает. Разве что на цепь его не сажала. Приедет сын, бывало, сядет рядом со мной и молчит. Но чую я, слова-то у него наружу просятся, а держит что-то. В итоге дотерпелся до того, что не выдержал да и рассказал мне все как на духу. А я ему, мол, воспротивься. Он меня послушал, так и сделал. В соседней деревне они жили, так молва донесла, что ругались они так, что даже волки в лесу слышали! Из окон даже чугун вылетел, кхи-кхи! Ушла она от него, не захотела властью делиться. А Коля мой скитался с полгода безвольным овощем. Я думал поначалу, что по жене горюет, ан нет! Повстречал скоро другую. И ничего, вроде, стали жить. А потом – та же история. С тех пор он один и живет. И под каблуком ему не гоже и один ничего не может. Вот, что бывает с безвольными-то, ежели своей жизнью сам управлять не хочешь, другому доверься. А если и так не любо тебе, то пропащий ты человек…