Александр Григорьевич обернулся и увидел забор, висящий в пустоте и дыру, за которой был привычный ему мир, и ощущая себя полнейшим идиотом, а ещё маленьким мальчиком Шуркой, развернулся и побежал догонять кота.
Оказалось, что догнать – это сильно сказано. Сколько бы не ускорял шаг Александр, кот был от него примерно на том же расстоянии, словно они оба просто топтались на месте. Но вот впереди возникла серая дверь, приоткрытая наружу, кот шмыгнул за неё, а ещё через минуту и писатель оказался там же и осторожно заглянул вовнутрь.
В конце серого коридора открывалась большая комната, явно лаборатория. Кот подошёл к высокой, стройной брюнетке лет сорока одетой в стильный брючный костюм серого цвета и туфли на высоких каблуках, и потёрся о ногу. Брюнетка наклонилась, погладила кота и засмеялась: «Что, Матеуш, снова пробрался как-то сюда. Пришёл выпрашивать молоко?». Она на секунду скрылась из поля зрения, а вернулась уже с мисочкой и поставила её перед котом, который тут же жадно набросился на угощение. «Смотри, будешь столько есть – растолстеешь», – брюнетка почесала рыжего за ухом и посмотрела в сторону коридора. Это была роковая ошибка: Александр Григорьевич не успел захлопнуть дверь и взгляды встретились. Женщина вскрикнула: «Там кто-то есть! Матеуш пришёл не один!» и «Стойте!», но Александр Григорьевич уже не слышал, захлопнув дверь он, что есть мочи, бежал обратно к забору, где уже расплывалась, становясь зыбкой дыра.
Он успел до того, как его настигли. Выскочил и забор за спиной стал снова цельным. С трудом переведя дух и кляня кота и своё любопытство на чём свет стоит, Александр Григорьевич успокоился, всё-таки дошёл до магазина за продуктами и вернулся домой, радуясь, что никто не заметил его развлечений с забором.
Мама уже была дома. «И когда только успела?» – подумал писатель, прежде, чем в коридор выскочила мать, увидев сына, уронила чашку с чаем и разрыдалась.
– Шурка, где же ты был окаянный? Я чуть с ума не сошла, морги, больницы обзвонила…
– Так за продуктами ходил, сама же просила.
– Три дня?! Тебя не было три дня!
– Как три дня? – Александр Григорьевич осел на пол, схватившись за внезапно давшее о себе знать сердце. – Не может быть.
– Ты ещё и не помнишь ничего? Пьяный что ли был? А мать тут знай себе, помирай. Я старая уже, Шурка, нервы мои не те совсем.