Страха, в общем-то, нет; на душе – брезгливая оторопь и общая подавленность, навеянная мрачной атмосферой жуткого места. Убедившись, что непосредственной опасности нет, аккуратно раздвигаю нагромождение мусора носком кроссовка. Отбросив прочь пару досок и вонючий обрывок непонятной ткани, замираю, оторопело уставившись на открывшееся зрелище.
Среди грязи и трухи, у основания кучи отбросов, в едкой луже собственных экскрементов лежит человек, свернувшись в совершенно непостижимую позу.
Человек? Пожалуй, я погорячился. Назвать существо человеком можно лишь с невероятной натяжкой, ибо становится страшно за род людской. Неужели можно каким-то образом низвести самого себя до столь плачевного и убогого состояния? Неужели такое вообще возможно?
Лежащее тело измождено до предела. Грязно-серая кожа кажется облезлой гнилью, она сползает с обнажающихся внутренностей отвратительными струпьями. Одежда, если таковая когда-то и имелась, давно распалась, превратившись в скудные обрывки. Многочисленные кровяные раны источают белесую слизь, исхудалая плоть покрыта гнойниками и жуткими нарывами. Организм бедолаги гниет заживо, остатки разлагающегося мяса опадают с костей. Совершенно не понятно, почему огонек жизни все еще теплится в этом трупе…
Зато причины столь сильной деградации вполне ясны: россыпь опустелых инъекторов, разбросанных возле тела, не позволяет усомниться в пристрастиях индивида. Наркоман… на последней стадии уничтожения.
Брезгливо откидываю ногой пластиковую склянку; пустая посудина катится по полу с едва слышным постукиванием. Но, как ни странно, именно этот пустяковый звук выводит полуживой организм из летаргии.
Вздрогнув, из хитросплетения конечностей поднимается лысая черепушка, до предела обтянутая гниющей кожей. Открываются абсолютно пустые, безжизненные глаза. Отупевшие зрачки смотрят на меня, будто на пустое место.
Стою неподвижно, боясь пошевелиться. Кажется, что стоит дернуться, и случится нечто ужасное, отвратительное. Напряжение медленно нарастает; проходит, должно быть, не меньше пары минут.
Внезапно в глазах живого трупа возникает крохотный отголосок мысли. Беззубая челюсть отваливается вниз, обнажая кости, давно лишенные губ. Вместе со струйкой гнили изо рта вырывается тошнотворное бульканье, каким-то образом складывающееся в отдельные слова.