– Саймон! – крикнула Рейчел ему вслед.
Он обернулся.
– Я могу их оставить?
– Конечно нет. Не будь олухом.
Она посмотрела на него. Неловкая пауза затянулась; Саймон переминался с ноги на ногу и ждал.
– Ты отправляешься работать к доктору, мальчик, – наконец сказала она. – Может быть, он сможет дать тебе хотя бы немного здравого смысла. Я сдаюсь. – Она бросила на него суровый взгляд. – И делай то, что тебе говорят, а также не забудь его поблагодарить – и удачи, Саймон, если она еще не окончательно тебя покинула. Ты понял?
– Да, конечно! – радостно ответил он.
– Но ты не избавишься от меня так легко. К обеду возвращайся.
– Да, госпожа! – Саймон повернулся, чтобы побежать к Моргенесу, но в последний момент остановился.
– Рейчел? Спасибо тебе.
Рейчел презрительно фыркнула и решительно направилась к лестнице, ведущей в столовую. «Интересно, как она умудрилась собрать столько сосновых иголок на свою шаль», – подумал Саймон.
С низких, оловянного цвета туч начал падать легкий снежок. Саймон знал, что погода окончательно изменилась, и в Праздник свечей будет холодно. Чтобы не нести птенцов через двор, где гулял ветер, он решил забежать в часовню и пройти через западную часть Внутреннего двора. Утренние молитвы уже закончились, и церковь наверняка опустела. Едва ли отец Дреосан будет рад появлению Саймона в своем логове, но он почти наверняка сидит за столом и поглощает свой обычный, весьма обильный поздний завтрак, поругивая качество масла или густоту пудинга из меда и хлеба.
Саймон преодолел две дюжины ступеней, которые вели к боковому входу в часовню. Снегопад усиливался, и серый камень стен стал влажным от таявших снежинок. Дверь открылась почти бесшумно – Саймон никак такого не ожидал.
Чтобы не оставлять предательских мокрых следов на вымощенном плитками полу часовни, он прошел через бархатные портьеры задних покоев и взобрался по другой лестнице на хоры.
Летом на заваленных старым хламом хорах было душно, но сейчас царило приятное тепло. На полу валялся самый разный мусор: ореховая скорлупа, огрызки яблок, куски черепицы, на которых остались послания – монахи совершали мелкие грехи, нарушая обет молчания – все здесь больше напоминало клетку для обезьян или фестивальных медведей, чем место, куда приходили люди Господа, чтобы петь ему хвалу. Саймон улыбнулся, осторожно пробираясь между разбросанными повсюду вещами – стопками одежды и хрупкими деревянными табуретками, совсем маленькими. Ему нравилось, что мужчины с бритыми головами и суровыми лицами могут быть такими же несдержанными, как крестьянские мальчишки.