…И вот она стоит босиком на льду, пытаясь найти замерзшую прорубь.
Не чуя под собой ног, Динэра вернулась в дом, вытерла на полу мокрые следы, тихо прошла в комнату и легла. Она думала, что получит воспаление легких и хоть так, наконец-то, умрет. Но она даже не простудилась.
А двадцать второго июня началась война. На следующий день Оршу уже бомбили. Динэра с матерью уехали из горящего города за несколько часов до оккупации. Через месяц они оказались в казахстанском Уральске. Летом сорок второго сестра вызвала Динэру в Саратов, где с февраля находилась в эвакуации вместе с ленинградским университетом. Еще до войны Динэра решила поступать на филологический…
Фронт был почти в четырехстах километрах от Саратова, в Сталинграде. Иногда Динэре казалось, что она видит дальнее зарево и чувствует, как дрожит земля.
Наконец, начались занятия. Совсем рядом шли кровопролитные сражения, а тут, в стенах старого саратовского университета, словно очерченные магическим кругом, читали свои лекции по русской литературе ленинградские профессора Алексеев, Гуковский, Бялый… изо дня в день, изо дня в день, как заклинание, будто от этого зависел исход войны.
Чем ближе была зима, тем явственней Динэра ощущала на своей коже горячий воздух, идущий со стороны фронта, из поволжских степей. Он был наполнен запахом гари, проникающим в кровь. Тогда же она записала в дневнике: «С некоторых пор меня начала мучить мысль, что сижу я в Саратове, как-то пристроилась, успокоилась. Когда кончится война, не прощу себе того, что не сражалась. Я хочу иметь возможность уважать себя…»
Да, успокоение – странное – действительно пришло. Но оно не было связано с условно безопасной и условно сытой жизнью в эвакуации. Когда Динэра сумела разобраться в себе, то поняла, откуда взялось это чувство: теперь она знала, кто враг. Теперь, на войне, враг, с которым нужно и можно бороться, был очевиден. Война разрубила все узлы и принесла облегчение.
В конце декабря из-под Сталинграда приехал военный, чтобы набирать добровольцев, нужны были топографы и связисты. И Динэра, и Лидия решили идти на фронт.
В одну из ночей, когда деревья потрескивали на морозе сухо, как дальние выстрелы, Динэра босиком по холодному дощатому полу барака-общежития перебежала на кровать Лидии. Она села с краешку и стала шептать быстро-быстро. «Обеим нам идти в армию никак нельзя, – шептала Динэра, косясь близорукими глазами на черную прорубь окна, покрытую ледяным узором, – мама не перенесет, если нас обеих убьют, и потом… кто-то должен заботиться о ней в старости… а ты уже на третьем курсе, скоро сможешь зарабатывать…» В этих словах, конечно же, был свой резон… Так младшая сестра