Современная греческая поэзия - страница 9
Шрифт
Интервал
Уже поздно, когда мы прибываем;
затянувшаяся пауза – я выхожу на платформу,
я потерял тебя где-то в толпе, не помню, проверяю вещи:
паспорт, мобильник, маленький конверт
в ручной клади. женским, странно знакомым
почерком, имя;
открываю:
вот это
самое стихотворение меня сопровождает пока – рассвет из
окна поезда – я медленно просыпаюсь, двигаясь навстречу
тридцати миллионам незнакомцев.
Катерина Ангелаки-Рук
Анорексия существования
Государственная литературная премия Греции
Номинация «Поэзия»
2012
Издательство «Кастаниотис»,
Афины, 2011
(С. 22, 26, 30, 34, 48)
Исчезла и луна
Луна, луна
прижатая так тесно
к моей груди и к животу:
и на неё я больше не гляжу,
как больше не гляжу
и в зеркала.
Луна теперь —
белёсый слабый свет,
что чуть мерцает и напоминает времена,
когда за ночью ночь
с её серпом
и страсть, как полнолуние, росла.
Ты на покрытых галькой берегах
стояла мокрая и думала, что видишь
суть мироздания,
мечтала о веках
метафизических,
где никакое солнце
не затмевало бы поэзии луны:
ведь серебристый свет
всегда нежнее дня
и золота его.
О, женщина, как ты была смешна,
считая, будто пылкая луна
оберегать твой танец будет вечно.
Но и луна исчезла.
И она.
Поворот событий
С какого неба она проливается,
эта отрава,
в день по капельке
мою жизнь разъедая?
Где осталось сияние,
что меня переполнило,
когда глаза мои тронули
силуэт «Его» тела,
проступавший легонько
сквозь мужскую одежду?
Слова в ту пору лились потоками,
проносились идеи, как дикие стаи птиц,
не хотели клевать слова,
как бы ни голодали.
Ночь меня не пугала: хоть и безмолвная,
она сказки рассказывала,
сулила зарю.
Люди были
не назойливым антонимом одиночества,
а колодцами, где в глубинах сокрыты тайны
утешительные и прохладные.
Знать бы: это я сама виновата —
или чёрный антоним жизни,
что приближается?
Монашеское
Полотном полотном чернота обернуть меня хочет, я знала.
Монах смотрел в её рот,
зубов и поцелуев лишённый.
Его чёрная шапка
была запятнана небесной голубизной,
и его покой был весь в складках, как плотный шёлк
на картинах голландцев.
Яннуса[1] представила
часы его спасения,
погружённые в масло и в тишину,
прогулки его одинокие
по самому краю прохладных ущелий соблазна.
Как полярный медведь,
у которого жир – идеал телесности,
может вынести холод, потому что в своей ледяной берлоге
копирует смерть,
так и этого человека душа
в мозговом сером мешке