– Во имя науки! – Васька мяучит и сопротивляется, но вот дверца закрыта, шнур размотан. В руках у Сашки огромная коробка спичек, он несколько раз чиркает, но то огонь сразу гаснет, то спички ломаются. Я беру у него коробок из рук и молча поджигаю шнур.
– Ложись, – кричит Сашка, и мы падаем прямо в траву вжимаемся в землю, и громко считаем хором:
– Один, два, три…двадцать два, двадцать три…, – время тянется нестерпимо медленно.
– А может? – поднимает голову Сашка. И в этот момент раздается страшный грохот, как будто со всего размаха ударили в жестяной барабан только в сто, нет в тысячу раз громче. Летят комья земли, мы вскакиваем и с изумлением смотрим на столб пыли крутящийся вокруг лома. Направляющая выдержала, ракеты нет. Сашка задирает голову и приложив ладонь ко лбу смотрит вверх, в бескрайнее синее небо.
– Хорошо пошла! – важно говорит он, – по траектории.
Я ничего не вижу, но мне хочется думать, что с Васькой все хорошо, и я согласно киваю. У меня есть часы, хорошие, японские, подарок дяди Миши. Я нажимаю на кнопку «Пуск» и запускаю секундомер. По Сашкиным расчетам, которые он делал огрызком карандаша на внутренней стороне книжки про выход в открытый космос Леонова, полет должен длиться пять минут. Потом ракета должна вернуться и выпустить парашют. Это была моя гордость! Я сшил его из ткани, отложенной на Лизкино платье. Мама была не в курсе, но я, как мне казалось, справедливо решил, что если тканью два года не пользуются, значит можно! Ткань была что надо! Белая, крепкая и легкая. И что хорошо, не было на ней дурацких надписей или картинок. Шил я вечерами, на машинке, когда мать уходила во вторую смену работать в магазин. Зимой, она часто мастерила в полутемной комнате выводя строчку за строчкой и мне нравилось сидеть рядом и слушать ее рассказы, иногда она давала пробовать шить самому. Так и научился. В парашюте я был уверен на все сто. Главное, чтобы сработал, мы сделали реле времени из будильника и хлопушек, и несколько раз запускали пусковое устройство, засыпая двор конфетти и блёстками.