– У вас осталось совсем мало времени… – показался из мыслей загадочный преступник в чёрных одеждах. – Если не отведёте его к лекарю – готовьте костёр. Его не спасти.
– Зачем вы говорите такие вещи? – Артур нахмурился, глядя на скрюченного арестанта, и постарался расшевелить милого рыцаря. Но тот нисколько не двинулся. Будто действительно умер.
Поняв, что дело совсем плохо, Тавеан Ликгон взял узды малознакомого коня и повёл его за собой. Тот медленно зацокал, почти синхронно с собратом, и всё это приправлялось тихой мелодией, которая лилась из горла коренастого рыцаря. Её мотив напоминал колыбельную или похоронную музыку, и так хорошо успокаивал нервы, что вскоре Артур перестал чувствовать какое-либо внутреннее давление. Он положил одну из ладоней на спину спящего мужчины, дабы создалось хотя бы видение помощи, и очень скоро начал подпевать новооткрытому мотиву. Тавеан Ликгон не противился этому, хотя юноша достаточно часто фальшивил, и продолжал помыкивать и гудеть, лишь изредка переходя на громкие ноты. Но потом буйволоподобный рыцарь начал петь:
Темнеет звезда, темнеет ручей,
Темнеет звезда, и мрак всё черней…
На миг образовалось задумчивое молчание. Он продолжил спустя несколько секунд, более грустно и искренне, как на самых настоящих похоронах:
Темнеет трава, темнеют кусты,
Темнеют леса, темнеет пустырь.
И лишь тишина, как обычно светла,
И в ней никогда не поселится мгла…
На последних словах тяжёлый и грубый голос дрогнул, словно принадлежал милой девушке. Ещё несколько мгновений молчания, громко вопящих о размышлениях и некоторой тоске, и он запел (если не заплакал) последнее четверостишье:
Поёт тишина, темнеет звезда,
Темнеют дома, темнеет вода,
Темнеет народ, темнеют года,
Но лишь тишина всё светла и светла…
Артур старался подпевать и даже начал попадать в некоторые ноты. А слова… Слова зацепили его, как цеплял только родной сердцу «Крейсер "Аврора"», ещё в самом детстве. Ему вспомнилось, как он сидел перед старым радио и слушал эту тоскливо-любовную песню, записанную на диск. Как качался из стороны в сторону, закрыв глаза и представляя плывущую «Аврору», как улыбался и плакал, когда песня заканчивалась. И музыка не выветрилась из головы, даже когда диск стёрся до дыр. Она всё так же играла в самой душе, и на заднем фоне её слышался шум одинокого моря, бесконечную печаль которого разбавляли корабли… И здесь, в нотах этой колыбельной, ему представлялись темнеющие поля, леса, воды. Представлялась тишина, которая никогда не утонет в этой черноте. И мелодия… Она врезалась в сердце, как стрела, пущенная из лука Амура, и отказалась покинуть разум, даже когда кони проезжали предпоследний ярус. Зрение погасло за это время, отдавшись мощи фантазий, которая успокаивала неспокойную душу юноши вплоть до остановки перед серебряными воротами. За ними, как заметил Артур чуть погодя, раскинулся крайне заманчивый сад и, чуть дальше, сам серебряный дворец. Но на этом их совместное путешествие должно было закончиться.