Лопырев никак не мог поверить, что шестилетний ребенок мог пройти тридцать километров пешком, местами – вплавь, и при этом не заблудиться, не умереть, и добраться до нужного места.
Мальчик посмотрел на него теперь уже гневно.
– Вы думаете, что я – тупица? Это потому, что мой отец – преступник?
– Тихо, не кипятись. Я просто… Мне просто кажется, что одному было бы сложно справиться.
– А я и не говорил, что мне было легко.
Лопырев вздохнул.
– Хорошо, значит, ты был один. С кем ты живешь в Ширяевске?
– Один живу. То есть с теткой. Но ее никогда не бывает дома. А если бывает, я ухожу оттуда.
– Она обижает тебя?
– Да что вы заладили, обижает-не обижает! Какая вам разница? Разве что-то изменится, если я сейчас начну вам жаловаться? Отдадите меня в приютский дом? Или себе заберете? А? – он почти кричал.
– Я уточняю то, что мне необходимо уточнять. – Лопырев начал понимать, что перед ним непростой шестилетний ребенок. И его тон стал более сухим и официальным.
– Мне нужен будет твой адрес. Мы отвезем тебя домой при первой возможности. Сейчас тебе нужно будет немного подождать. Может ты чего-то хочешь? Пить?
Молчание в ответ. Смотрит по-прежнему в угол. Лопырев, поколебавшись, сел за стол оформить все, что услышал, в документ. Слышно было в тишине как скрипит авторучка по жесткой разлинованной бумаге.
Мальчик заговорил.
– Что стало с папкой? Я слышал, в него стреляли. Его убили?
– Нет… не убили. Он жив. Пока жив. Стреляли… не то, чтобы в него. А потому что…
– Дисциплина, да, я понял. То есть, в него не попали?
Эти прямые детские вопросы выводили Лопырева из равновесия. Он не мог ему врать, но и всю правду говорить тоже не мог.
– Попали. У него ранение. Он в больнице и ему помогают.
– Сначала стреляют. Потом помогают. Вы странные.
– Тебе не понять, мал еще.
Снова этот быстрый гневный взгляд в сторону Лопырева.
– Он умрет?
– Я не знаю.
Последнее было правдой. Откуда Лопырев мог знать наверняка? Только предположения самого раненого – больше у него ничего не было. Хотя у него все равно оставалось чувство, что он что-то не договаривает. Он продолжал писать. Но вдруг оторвался от документа и вопросительно посмотрел на мальчика.
– Как долго ты просидел под стеной? Ведь ты не знал, когда именно там пройдет строй, и что он вообще пройдет именно там.
– Долго сидел. Я и не знал. Я чувствовал просто, что надо ждать там.