– Я иду на ярмарку. Хочу узнать, что в ней особенного.
В те времена ворота кладбища еще не отягощали замки и цепи – была лишь простая щеколда, отполированная и смазанная маслом, которую Уормкейк открыл без усилий. Ворота распахнулись, и, подобно праздничному столу, перед детьми разверзся огромный сверкающий мир. Уормкейк повернулся и посмотрел на своих друзей. Позади, за их спинами, собралась толпа детей, забывших про игру. Их мордочки выражали целую палитру эмоций: от страха и восхищения до неприкрытого отвращения.
– Ну что? – сказал он друзьям. – Струсили, что ли?
Никто не смел называть Слипвикета трусом. Он пересек линию ворот, устроив настоящее зрелище: нарочито высоко поднимал ногу и с силой впечатывал ее в землю. Свое шествие завершил счастливым прыжком, а затем взглянул на Стабблгата, бездействовавшего на кладбищенской земле с перекошенной от волнения мордочкой. Он положил ладошки на широкое пузо и легонько похлопал его, как всегда делал в минуты сильной тревоги.
В то самое мгновение, когда он замешкался, раздумывая, не вернуться ли и не рассказать ли взрослым о произошедшем, у подножия холма случилось нечто, вызвавшее новый всплеск криков, которые, взлетев в воздух, градом обрушились на упырей. Казалось, Слипвикет всем телом тянулся им навстречу, будто его притягивал огромный магнит. Он взглянул на Стабблгата с жуткой тоской и болью. Сомнения третьего были наконец развеяны, и он прошел через ворота тяжело и крайне неохотно.
За воротами его ждали радостные вопли друзей.
И прежде, чем кто-либо из них успел что-то сказать, бледный маленький упырь Слипвикет бросился бежать вниз по волнам зеленой травы. Не медля ни секунды, двое друзей нырнули за ним в высокую траву, в лунном свете походившую на волнующийся океан. Несомненно, восторг их был молчаливым: причина тому – серьезность совершенного преступления. И Уормкейк сдерживал вопль восторга, бьющийся в легких.
Но то был бунт, настоящий бунт. Они отвергали правила, установленные родителями, и наслаждались нарастающим возбуждением. Даже Стабблгат чувствовал, как оно раскаляет его поросшую мхом душу.
* * *
Разумеется, рассказ дяди Дигби пробудил воспоминания о моей первой ярмарке.
Сон Червя я увидел в 1944 году, в двенадцать лет. Ярмарка Холодной Воды не проводилась уже тридцать лет – с тех пор, как случилась та кровопролитная ночь, о которой рассказывает дядя Дигби. А больше Хобс Лэндинг ничего не праздновал. Но в тот год – хотя мы того еще не знали, – на свет появилась новая традиция: Ярмарка Черепушек.