Но нефть, газ, уголь – остались, так что в крупных городах и свет давали не по графику, и машины ездили. Папа, когда был в настроении поболтать, называл это «апокалипсис-лайт». До Перемены он служил крупным чиновником, мы не зря жили в самом центре, и денег он особо не считал. Даже купил мне квартиру в нашем подъезде, когда соседи с перепугу решили уехать в Сибирь, у них был дом в Горном Алтае.
Потом министерство, где отец работал, реформировали, его отправили на пенсию. Все счета за рубежом накрылись, квартиру в Питере национализировали, на Рублевке творился бардак, стихийно возникшие банды отрывались на ненавистных богатеях. Наш загородный дом разграбили и подожгли. Тогда много чего горело… иногда лето Перемены называют летом пожаров…
Так что, хоть мы остались жить в самом центре, и кое-что у отца все-таки сохранилось, богатыми родители больше не были.
Хорошо, что я научился зарабатывать.
Возле подъезда никого не было, я открыл кодовый замок и проскользнул внутрь. Кивнул консьержу. Дом у нас хороший, на охрану мы скидываемся. Ночь всё-таки время неспокойное. У полиции и Росгвардии сейчас полномочия огромные, но отчаянного или отчаявшегося народа хватает.
– В Комок ходил? – спросил консьерж.
Он уже пожилой мужик, под полтос, но крепкий. До Перемены служил в армии, но теперь армии сократили, потом пытался устроиться в полицию, но таких желающих много. Консьерж сидел за перегородкой и смотрел маленький телевизор, короткая дубинка лежала перед ним на столе.
– Ага, – сказал я без уточнений. Достал пачку сигарет и через окошко положил перед консьержем.
Тот расплылся в улыбке:
– Ого! «Соверен»! Я такие курить начинал, еще в школе учился… Сколько я тебе должен, Макс?
Он даже сделал движение, будто лезет в карман.
– Нисколько, Андреич. Подарок, – улыбнулся я.
С людьми надо поддерживать хорошие отношения, особенно если от них зависит твоя безопасность.
– Спасибо еще больше, – сказал консьерж, нюхая закрытую пачку. – Прям как в детство заглянул…
Лифт я вызывать не стал, это плохой тон – зря тратить электричество и ресурсы механизмов. Поднялся на четвертый этаж, позвонил в дверь.
Открыл, конечно, отец. Был он навеселе, но умеренно.
– Сына…
Я позволил себя обнять и даже поцеловал отца в небритую щеку.
Они у меня не алкоголики. Бытовые пьяницы. Ну а что делать пожилым людям, когда мир обрушился? Им уже под семьдесят, и ничего в жизни не светит.