Не тронул Сталин и Пастернака, который вместе с репрессированными Бабелем и Мейерхольдом значился в списках вымышленной диверсионной организации работников искусства. Тогда ходили слухи, что Сталин отменил арест Пастернака со словами: «Не трогайте этого небожителя». И оставленный в живых небожитель получил возможность написать роман «Доктор Живаго», который, несмотря на время хрущевской оттепели, не пропустили строгие рецензенты из Союза писателей. Опубликованный в Италии, он был переведен на 24 языка, а автору в 1958 году была присуждена Нобелевская премия. Пастернаку в результате развязанной травли и опасения, что его могут лишить гражданства и выслать за границу, пришлось отказаться от Нобелевской премии. И опять же больше всего старались собратья по перу. На общем собрании московских писателей писатели, не читавшие романа, соревновались в красноречии, осуждая Пастернака. И роман его «поганый», и сам он «предатель, продавшийся за 30 сребреников», и «ему не место на советской земле», «дурную траву – вон с поля!». В обличительном красноречии всех переплюнул председатель КГБ СССР Семичастный, заявивший, что Пастернак хуже свиньи, которая не гадит в корыто, из которого ест. А ведь в романе ничего открыто антисоветского не было, ни критики Сталина и Ленина, ни критики большевиков и революции. Просто показаны мытарства во время гражданской войны врача-поэта доктора Живаго, его жены Жени, его любимой Лары, вынужденный отъезд за границу этих близких ему женщин и одинокая смерть в московском трамвае опустившегося Живаго. Несмотря на все публичные политические обвинения и разнузданные оскорбления писателя, Хрущев, прочитав письмо в ЦК, написанное Пастернаком с просьбой не высылать его из страны, что для него будет равносильно смерти, воздержался от высылки писателя. Не предполагал тогда Никита Сергеевич, что через 10 лет свои мемуары, которые ему запрещали в ЦК КПСС, придется, как и Пастернаку, публиковать на Западе. И также до того, как они будут изданы на родине, их переведут и издадут в 24 странах. Эта массированная и беспрецедентная травля не прошла бесследно для здоровья Бориса Леонидовича. В стихотворении «Нобелевская премия» он писал:
Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, где-то свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу хода нет.