– Почему именно этот бог?
– Ты про Шиву?
– Другие боги на твоем теле тоже живут?
– Ха! Пока нет, мой мальчик, только внутри, – Заза приложил указательный палец к правому виску. – А Шива, потому что это мужское начало вселенной, одновременно разрушительное и созидательное.
– Перевернитесь, пожалуйста, на живот! – тихо попросил мекисе Зазу.
Я сидел в бассейне, уставившись в потолок, в дырку, куда каким-то магическим образом поднимались эхо наших расслабленных голосов и густой многоэтажный пар. Пар был похож на какую-то фантастическую пыль. Казалось, эта пыль вобрала в себя микроскопические частицы наших тел, следы нашей усталости и терзаний и, спеша, выносила все это наружу, на свет, в кусочек синего неба.
Заза будто был немного грустен, хотя нас после бани ждал великий обед, заказанный в ресторане неподалеку. Ну как великий – хаши да чача. И, может быть, что-нибудь еще. Заза покорно поддавался профессиональным маневрам Низами, изредка бросая взгляды в мою сторону.
– Торнике, ты знаешь, мне кажется, своего персонажа Гию Агладзе Иоселиани писал с меня, – вдруг сказал он. Фраза в целом абсолютно простая прозвучала в банном номере, как последнее слово приговоренного к смерти.
Я отвел взгляд от необычного портала пара в потолке и посмотрел на друга. Он был серьезен, как никогда.
– Ты понимаешь, о чем я, Ток? Говорю же, мне кажется, что своего героя Гию Агладзе Отар Иоселиани писал с меня.
– Кто все эти люди, Заза? – так же серьезно переспросил я.
Заза заливисто расхохотался, откинув голову. Мекисе на миг остановился.
– Эх, Торнике, Торнике. Вот за что я тебя люблю. Я про фильм "Жил певчий дрозд".
– Ааа, ты про того литавриста, который весь фильм бегал-бегал, пока его не сбила машина?
– Вот. Все-то ты помнишь. И только не говори, что ты не увидел более глубокого смысла в этой картине.
– Ну давай, расскажи, почему, по-твоему, вы с тем всегда куда-то спешащим типом похожи.
Мекисе продолжил массировать Зазу, которого попросил вновь перевернуться на спину.
– Во-первых, этот типа ветреный и безалаберный Гия весь фильм хочет всем угодить: собственной матери, маэстро, ансамблю, соседям, друзьям, близким, чужим людям, всем своим многочисленным женщинам, понимаешь? Перед этим извинись, перед тем тоже, той подари цветы, этой – внимание. И все равно остается виноватым. И при этом ведь он поразительно внимательный человек. Он дарит товарищам редкие пластинки, книги, ведет друга с вывихнутой рукой в больницу, зачем-то провожает свою бывшую до работы. И при этом все равно все вечно им недовольны. А все потому, что парень на выступлении от удара в литавры в начале концерта до удара этим же инструментом в конце концерта, а это расстояние длиной в полтора часа, живет своей жизнью и делает, что хочет. И хотя он все время и везде тотально опаздывает, тем не менее к финалу исполнения он появляется вовремя и делает свое дело, как надо. Хоть в последнюю секунду, но делает же. Я почему сейчас это вспомнил…