жизнь, неужели Вы этого не поймете. Ведь все же прошлое длится, растет, раскрывается, наполняет. Итак, это одно. А второе, что может спасти меня как Н. П. (это уже Ваша формула) – это то, что какая же женщина может меня полюбить таким, заполненным неумирающей, нетленной любовью. Ведь Татьяне Николаевне я-то не изменю. Понимаете, если женюсь – я себе изменю. Но ей-то я не смогу изменить. С ней-то я останусь, так кто же захочет такого полюбить, такому отдать себя. Вы, женщина, отвечайте! Так что, Татьяна Борисовна, тут дело не в идеологии, а в фактах, не в сознании, а в бытии»
30.
Вспоминая первый московский год, Анциферов в письмах Гарелиной из Амурлага называет его «подобием второй молодости»: «Жизнь вновь разворачивалась передо мною. Я шел, и, казалось, земля гудит под ногами. Столько сил, столько бодрости чувствовал в себе, несмотря на тяжкий груз последних лет. И вновь казалось новым все ощущение бытия. А наряду с этим – приступы тоски о былой жизни, о доме, об умерших, и мрак одиночества среди даже друзей»31. Он стоял у порога неведомого грядущего, где решалось, как будто помимо него, остаться ли ему жить прошлым или приветствовать «звоном щита» новую весну: «Я ушел <…> в мрак зимней ночи, когда так крутил снег над сугробами и так жутко гудела черная вода под Москворецким мостом. Я шел пешком. И этот мрак, эта вьюга – звали меня идти из жизни. И я тогда не понимал, что ведь это был зов жизни, что это одиночество – так жгуче трагичное – вело меня к тебе. <…> Как оттуда тянуло на Арбатскую площадь, там, мимо памятника Гоголю – к дому на Б. Афанасьевском»32, где ждала его Софья Александровна.
Письма Анциферова к Софье Александровне Гарелиной (самый большой объем их переписки приходится на годы пребывания в Амурлаге) – это новый этап духовной жизни, новый для него опыт познания смысла любви в аду повседневности (который Анциферов тщательно документирует, и это еще одна перспектива, раскрывающаяся в публикуемом корпусе текстов), неотступный духовный труд по раскрытию в любимой и восстановлению в самом себе «идеального существа», неподвластного земному человеческому злу. Мысли, зарожденные общением с Татьяной Лозинской, вернулись, теперь уже в ревнивых и тревожных письмах Гарелиной, и в своей на них реакции он остался верен сознанию своего права на новую любовь: «…существо <…> любви, существо брака требует единства через всю жизнь. Только те, для которых реален лишь текущий момент, для которых прошла только тень, только те