Он судорожно схватился на дверную ручку здоровой рукой и после нескольких неудачных попыток как-то смог закрыться изнутри. При ярком холодном свете рана выглядела еще ужаснее, чем ему хотелось. Но за аптечкой Робби не побежал. Он подошел к раковине и попытался успокоиться. Множество маленьких надрезов выталкивали из себя все новую кровь. Гляди, еще минута, и рука начнет захлебываться. Робби в другой день давно бы рухнул без сознания, как шкаф. Но сейчас он принялся с бесстрастным любопытством рассматривать свою руку, а после поднял глаза к зеркалу.
На него смотрел кудрявый, как пудель, мальчишка, который напился и, как полный дурак, начал творить фигню на вечеринке у друга. Он пристально вглядывался в каждую линию своего неправильного лица и с трудом верил, что это можно полюбить. «Вот бы встретить того, кто полюбит всего меня, все-все во мне, без исключения». Он сомневался, что это возможно, но почему-то ему казалось что в таком огромном мире должен быть кто-то, кто видит дальше твоего лица; кто знает об истине и любви. Пусть даже это не человек, а сила какая-то, что ли. Или закон. Робби искренне старался в это верить, потому что эта вера была единственной ниточкой, которая берегла его от удушливых объятий безумца, жившего внутри него.
Робби никого так не боялся, как его. Он не знал в мире страха огромней и уродливей, чем страх перед этим безумцем, который питался его разумом и постоянно пытался выбить его из строя, запугать, сделать невменяемым, бесполезным. Страх, который ждал его в каждом темном углу. Ниточка веры в Бога, во вселенский баланс давала какие-то гарантии, что все то дерьмо, через которое ему приходится ползти и пробираться каждый день – а именно через свои уродливые мысли о себе, через ненависть к отцу и матери, через жалость к собственной слабости, – отмоется, а бесконечные попытки поступать правильно – окупятся. Главное, чтобы эта ниточка не превратилась в петлю, на которой все и закончится. Будет грустно.
Он не хотел жить – да. Робби это казалось сущей ерундой. В его возрасте подобные желания нормальны. Ибо каждый второй недоделаный поэт-самоубийца. Непонятый и одинокий. В этом нет особой прелести, как раньше. и Робби не хотел этого показывать потому что стыдился. Стыдился себя и того факта, что он как все – скучный и слабый. Специально для этого он придумал защиту – смех. Истерический такой, пугающий. И еще шутки. Лучшего прикрытия нет, думал Робби, но в глубине души он знал – источник этого смеха отчаяние. Сейчас он видел в отражении свою злую улыбку, но также видел и дрожащие нижнюю губу и блеск в глазах. Он чувствовал себя жалким, потому что даже умереть достойно не может. Смелости не хватает – причем ни жить, ни умереть. А этот его подростковый бунт, сопротивление – всего лишь ничтожные попытки проявить себя. Но на них-то все и заканчивается. И это тоже было грустно.