Вошедшие расположились в узилище как-то сразу по ранжиру, будто они лишь пару минут назад ненадолго выходили за сигаретами. Той, вдохнув среду обитания, нисколько не удивился судьбе самоубийц – тараканов, валявшихся вдоль плинтуса в прискорбно-высушенных позах и имевших неосторожность забрести в сие назидательное учреждение; правда, скорее всего, тараканы были насильно принесены сюда “майором” из дома в складках его объёмной форменной шинели.
Начальник узилища тем временем сгрёб со стола стаканы и, обчёкивая ими, упрятал их в нижнее отделение святая-святых – в сейф. Остатки еды, не упаковывая, он просто сгрёб в центральный ящик стола, который выдвигался с характерным сальным писком.
Дружинники хмуро подпёрли стену своими торсами и, явно сожалея об окончании «посиделок с пойлом и селёдочкой», подготавливали свои огрубевшие в борьбе души к как можно более законному выяснению, выявлению и лучше бы к немедленному исполнению. В целом, их рожи в сочетании с отчётливым “выхлопом” алкоголя не добавляли Тою оптимизма и уверенности в будущем.
Процедура пошла вполне себе стандартно и точь-в-точь как в фильмах про беспризорников, но с той лишь разницей, что все трое правоохранителей беспрерывно курили и не “Герцеговину флор”, а “Прибой”. И этим количеством и качеством дыма можно было прикончить даже клопа – достаточно было лишь заставить его хотя бы пару раз сделать полный вдох этого курева. Правда эти твари вовремя адаптировались и, проживая в складках постельного белья и мебельной обивки, использовали оные в качестве противогазов. Человек в этом смысле был более радикален и иным способом боролся с ядовитыми продуктами вдыхания “Прибоя”, безжалостно губившими всё и вся вокруг – он просто уходил от этого самого дыма, причём уходил в буквальном смысле слова – человек, пусть и преждевременно, уходил из само́й этой жизни. А вот теория Дарвина – через эволюцию клопа – получила дополнительное и весьма веское подтверждение…
Опер бесцельно-бессмысленно принялся перекладывать по столу грязно-белые папки с засаленными одиночными завязками, периодически сурово поглядывая на задержанных. Лицо его при этом занятии было выжидающе-простофильным с лёгкой одутловатостью под глазами, видимо, являвшейся неустранимым следствием регулярного приёма “горькой”. Судьба этой физиономии представлялась Тою вполне предсказуемой. Всё это неизбежно должно было превратиться в красно-роже-синеносую, блюдцеобразную и без единого намёка на возможность мыслить голову, являвшуюся продолжением такого же рыхлого туловища. «Один-в-один ментовской капитан в отставке со второго этажа – алкаш Сашка» – завершил Той анализ достопримечательностей облика мента, а также исследование образа его кабинетной жизни.