Вахтенный моторист, Коля Рюмин, с криком:
– Константиныч, третий зовет … срочно! – без стука буквально ворвался в каюту. Константиныч с неудовольствием посмотрел на Рюмина, потом на купленные вещи, разваленные на койке.
– Стучать то учили? – с легким раздражением спросил он.
Но Коля, не обратив внимания на тон и то, что ему здесь не рады, продолжил скороговоркой:
– Топливная труба у Динамки лопнула, надо переходник точить-
Да, в принципе, Константиныч уже и сам понял, что случилось, что-то серьезное – третий механик просто так не позовет. А тем временем, Коля рассматривал покупки. Его, конечно, абсолютно не интересовали махер и кримплен, а вот джинсы и зонтики – автоматы ему страшно понравились и, пока Константиныч переодевался, Коля выяснил, где и почем это приобреталось.
Ровно через десять дней теплоход «Пертоминск» вошел в устье Северной Двины и через сорок минут встал на якорь напротив Чижовки – места встречи судов, прибывающих в Архангельск, и представителей Советской Таможни.
–С чего начинается Родина – с досмотра в твоем рундуке-
устанавливая парадный трап, напевал боцман Агафонов – катер с пограничниками и таможней был уже недалеко.
Таможенник Евсеев был опытный, но старый и ленивый. Ленивым он стал уже лет пять назад, когда его поперли за пьянку со старших группы и понизили в звании. Тогда он понял, что надо затихариться, не высовываться и спокойно доработать до пенсии – а она была не за горами. Работал он правильно, но без особого усердия, к морякам сильно не докапывался, хотя и был достаточно хорошим психологом – по реакциям проверяемого мог почти всегда правильно угадать – есть что-либо утаиваемое или нет. Машинные команды судов досматривал с прохладцей, поскольку точно знал, если что машинеры и прятали, так это в машинном отделении, а там сам черт ногу сломит – и вымажешься весь, и паров наглотаешься и от шума башку потом ломит, а толку, как правило, ноль.
Воробьев же, наоборот, был молод и хваток, после неполных двух лет работы в архангельской таможне имел от начальства несколько поощрений за хорошую работу и надеялся в ближайшее время продвинуться по службе и стать старшим по смене. А это уже были совсем другие горизонты.
На досмотры кают он всегда ходил с портфелем. И не то, чтобы это было сильно необходимо (обычно там лежал только один листок с «Судовой ролью»), но как однажды ему, как бы в шутку, объяснил один сотрудник с пятилетним стажем, что не всегда надо кошмарить и лишать визы моряка «контрабандиста» за лишнюю кофточку или коробку с жевательной резинкой (на нее тоже распространялись таможенные нормы), а достаточно произвести изъятие излишка прямо на месте и без протокола. И, по словам этого же сотрудника, моряк еще будет тебе благодарен. Сначала Воробьев немного стеснялся, но потом привык, и даже появился некий профессиональный азарт – будет сегодня какой навр, или нет. И его любимая жена Вера с удовольствием носила модные импортные вещи, которые ей дарил ее дорогой работящий супруг. Сам же Воробьев к заграничным шмоткам был равнодушен и предпочитал цветные календари с обнаженными красавицами. А однажды он стал обладателем толстого порножурнала, который нашел под матрасом у одного молодого штурмана. Для штурмана это был конец карьеры, а может быть и статья. Но желание Воробьева оставить журнал себе превысило долг таможенника. Он спокойно положил журнал в портфель, а помертвевшему от страха штурману сказал, что прощает его ошибку и утилизирует журнал сам, без протокола. Штурман, до конца не верящий в такую удачу, трясущимися руками достал из рундука бутылку «Фунтадора» – незамысловатого испанского коньяка, привезенного на День рождения отцу и протянул Воробьеву. Тот снисходительно принял ее, положил в портфель и, бросив на прощание – «Удачи» – вышел из каюты.