Без особых изменений прошли осень и половина зимы. В феврале я повесил на стенку вольера десяток скворечников разного размера. Каждая пара попугаев после недолгих споров заняла квартиру и приступила к выведению потомства.
У молодого самца воробья к этому времени клюв стал из желто-серого угольно-черным – это сигнал готовности к размножению. Он тоже облюбовал незанятый скворечник и стал его рекламировать. Сидя на жердочке у входа, а то и выглядывая из него, воробей самозабвенно пел. Он надувался, топорщил перья, тряс крыльями, словом, воспроизводил все те движения, которые и должен делать в такой ситуации нормальный воробей. А вот песня его оказалась необычной. Теперь воробей показал, что весь этот год не просто жил рядом с другими птицами, а внимательно слушал. Наряду с настоящими воробьиными песнями (а их несколько типов) он очень похоже воспроизводил голоса волнистых попугайчиков и корелл, причем тоже почти исключительно песни и призывные крики. Стало быть, воробей на самом деле понимал их язык, то есть осознавал, что именно обозначают те или иные звуки.
Вскоре я достал ручную самку зарянки. Увидев ее, живший у меня зарянка-самец тоже преисполнился надежд на семейную жизнь и запел в полный голос. Однако самка не обращала на него никакого внимания. А вот воробей вскоре научился подражать и этой чудесной песне.
В одном из рассказов Э. Сетон-Томпсон описывает воробья, которого вырастили канарейки, и он научился петь как кенар. Часто этот рассказ воспринимают как вымысел. Но на самом деле автор описал то, что действительно видел. В этом я уверился, понаблюдав за своим воробьем-пересмешником. Подобное иногда случается и в природе. Следующей весной однажды в центре города я услышал громкую трель зеленушки. Огляделся в поисках птички и увидел воробья, сидящего на соседнем дереве и отлично копирующего несвойственную ему в нормальной ситуации песню совсем другого вида.
Самок пение моего воробья сначала почему-то не впечатлило. Скорее всего дикая была все еще слишком подавлена неволей, а ручная оказалась слишком молодой – ей ведь было на полтора месяца меньше, чем самцу. Так что он, пропев недельку безрезультатно, сам приступил к постройке гнезда, чтобы к тому моменту, когда какая-нибудь из подруг образумится, оно было уже готовым. Он собирал по всему вольеру перья, потерянные кем-то при линьке, и носил их в выбранный скворечник. В самом начале гнездостроительной деятельности я положил в вольер несколько пучков прошлогодней сухой травы, которую оказалось весьма непросто извлечь из-под снега. Но воробей как бы не замечал вполне пригодные для постройки стебли, продолжая поиски перьев.