Уши и голову, слушая их, подняла тут собака
Аргус; она Одиссеева прежде была, и её он
Выкормил сам; но на лов с ней ходить не успел, принуждённый
Плыть в Илион. Молодые охотники часто на диких
Коз, на оленей, на зайцев с собою её уводили.
Ныне ж забытый (его господин был далёко), он, бедный
Аргус, лежал у ворот на навозе, который от многих
Мулов и многих коров на запас там копили, чтоб после
Им Одиссеевы были поля унавожены тучно;
Там полумёртвый лежал неподвижно покинутый Аргус.
Но Одиссееву близость почувствовал он, шевельнулся,
Тронул хвостом и поджал в изъявление радости уши;
Близко ж подползть к господину и даже подняться он не был
В силах. И, вкось на него поглядевши, слезу, от Евмея
Скрытно, обтёр Одиссей, и потом он сказал свинопасу:
«Странное дело, Евмей; там на куче навозной собаку
Вижу, прекрасной породы она, но сказать не умею,
Сила и лёгкость её на бегу таковы ль, как наружность?
Или она лишь такая, каких у господ за столами
Часто мы видим: для роскоши держат их знатные люди».
Так, отвечая, сказал ты, Евмей свинопас, Одиссею:
«Это собака погибшего в дальнем краю Одиссея;
Если б она и поныне была такова же, какою,
Плыть собираясь в троянскую землю, её господин мой
Дома оставил, – её быстроте и отважности, верно б,
Ты подивился; в лесу ни в каком захолустье укрыться
Дичь от неё не могла; в ней чутьё несказанное было.
Ныне же, бедная, брошена; нет уж её господина,
Вчуже погиб он; служанки ж о ней и подумать ленятся;
Раб нерадив; не принудь господин повелением строгим
К делу его, за работу он сам не возьмётся охотой:
Тягостный жребий печального рабства избрав человеку,