Удар достиг цели, судья Тенглер смертельно побледнел, затравленно глядя на палача.
– Скажите, герр Тенглер, можете ли вы, находясь в здравом уме и трезвой памяти, отдать свою дочь, чуть было не умершую от холода в заброшенном доме, смогли бы вы после спасения вернуть ее в руки ее похитителя, если бы обстоятельства были схожими?
– Моей дочери только шесть лет… – язык судьи заплетался, он облизал пересохшие губы, с ужасом обводя взглядом присутствующих.
– Как вы знаете, по предписанию, взятому из книги господ Инститориса и Шпренгера, девочка шести лет считается пригодной к соитию и деторождению.
– Но дьявол фон Бер не насиловал мою дочь! Он похитил ее единственно с целью получения выкупа! Клянусь богом, господин верховный судья, он не дотронулся до моего ребенка!
– А если бы! – Петер не сводил с судьи приковывающего взгляда. – Если бы госпожа Мария Шварцкопф была ваша дочь, вы отдали бы ее во второй раз в руки насильнику?
– Я? Никогда! Я уехал бы из города и увез отсюда мое дорогое дитя, чтобы никто, никто в целом мире не узнал о ее позоре и не посмел бы косо глянуть в ее сторону. Я дрался бы, наконец! С фон Бером, с Гортером, с целым миром! – судья тяжело отдышался. – Но, хотя… откуда я знаю… То есть я хотел сказать, что господин барон дал нам четкие инструкции, и вы должны, нет, просто обязаны спасти честь его дочери.
– А какое наказание тогда понесет ее соблазнитель? Ее мучитель? Как я должен казнить его? В наказание он сделается зятем барона? Порядочным человеком? Получит в жены красавицу баронессу? Наследует титул? Кучу денег? Должность? Тогда все молодые люди начнут воровать богатых девиц, насиловать их и затем получать титулы и поместья!
– Так или иначе, либо беритесь за дело, либо за него возьмется Филипп Баур, – снова взял слово притихший было во время перепалки фон Канн. – Все, что я хотел бы услышать от вас, это время, которое понадобится вам для того, чтобы сломить волю подлеца, принудив его к браку с девицей Шварцкопф. Черт возьми, Миллер, из-за вас я сам произнес это имя, хотя обещал господину барону, что все останется в глубочайшей тайне.
– Останется, как же… – усмехнулся сидящий тут же офицер Мейфарт. – Да этот Гортер, что сорока, языком мелет почище мельницы.
– Для того, чтобы ответить на ваш вопрос, мне сперва нужно взглянуть на задержанного. – Миллер помялся еще какое-то время, ожидая решения судей, но, поскольку никто не препятствовал ему, палач поклонился и вышел из комнаты начальника тюрьмы, прикрыв за собой дверь.