Но, несмотря на свою бурную общественную жизнь, вот так вот взять и запросто высказать свои собственные суждения о людях, сидящих прямо перед тобой, в присутствии всего класса, да ещё и классного руководителя, я тогда никак не решался, не мог, не любил.
Да и теперь, кстати, не особенно люблю это делать, да и не делаю обычно!
Тогда я ещё не читал ни Дейла Карнеги, ни Зигмунда Фрейда, ни даже Владимира Леви и Андрея Курпатова и, естественно, не слышал о хорошо известной психологической формуле взаимоотношений людей: «Если тебе нечего сказать хорошего про человека – лучше промолчи!»
– Задумались они, – издевается Елизавета Афанасьевна. – А на заднюю парту зачем спрятались? Ну-ка, живо выходите оба к доске…
Да неужели за этим я оказался тут, на этом собрании?
Неужели тогда, в восьмидесятом, не договорил что-то важное здесь, у доски; не досказал то, что обязательно должен был досказать: что-то такое, что затем долго – возможно, даже до сих пор – жило во мне незаметно, мучило, не давая покоя на протяжении всех этих тридцати девяти промелькнувших лет?..
Боже мой, Ты снова балуешь… меня, давая возможность что-то исправить или хотя бы попытаться исправить, успеть договорить; хочешь предупредить меня, что ли…
Это так больно – иметь возможность сказать и не сделать этого!
Что может быть хуже?
Спасибо Тебе!
– Итак, внимание, класс! – лукаво улыбается Елизавета. – Сейчас Саша Воин даст три-четыре, на его взгляд, самых важных определения характера своего друга Валерки Старикова, а мы обсудим, годятся ли они для включения их тому в характеристику.
– А потом? – недовольно ворчит Шурик, выходя вместе со мной к доске.
– Потом суп с котом, – хитро щурится педагог. – Поменяетесь местами, он скажет о тебе… Тихо, ребята, тихо, не шумите – это очень важно: Александр и Валерий в этом году поступают в очень престижное Нахимовское училище – единственное, кстати, во всём Советском Союзе! Если им удастся, то это будет самым большим достижением всей школы, всего нашего маленького городка…
Точно-точно, помню-помню!
Шурик сейчас под впечатлением оценки Елизаветы разговорится: скажет, что я хорошо учусь, помогаю отстающим ученикам в классе, занимаюсь спортом, веду активную общественную деятельность. Ну, вхожу то есть во всякого рода многочисленные советы класса и школы и выступаю иногда на их заседаниях, когда подходит моя очередь; опять же, дую в горн на собраниях пионерской дружины. В общем, он вполне стандартно нахвалит меня, не забыв, правда, припомнить и разного рода мои авантюры из памятных «Секретов нашего двора», а заодно и мою природную несдержанность, вспыльчивость. Тут он, бесспорно, прав: ничего-то не изменилось с тех пор. Но сам-то я этого, конечно, никогда не замечаю, вот и говорю ему в запале на это вместе с моим двойником из восьмидесятых, начав ровно так же, как тогда: