Петруша с Анастасией медленно брели вдоль яра и неспешно беседовали, можно сказать, ни о чём. Вспоминали ушедшее 7205-е лето[1]. Казалось, совсем недавно стояли жаркие денёчки, лес одаривал грибами-ягодами, а вон уже и золотая осень, почитай, миновала. Теперь одна радость – ждать, когда снег ляжет, начнутся зимние забавы, катания, а там и Рождество придёт с колядками да святки с гаданиями, кулачные битвы будут устраиваться на льду замёрзшей Сосны. В кулачках Петруша слыл одним из лучших бойцов.
Однако беседа их была прервана. Со стороны острога бежал дворовый мальчик-казачок Егорка.
– Боярин! Боярин! – кричал он, размахивая руками.
Подбежал, запыхавшийся, никак не мог отдышаться.
– Что такое, – встряхнул его за плечо Петруша. – В чём дело?
– Батюшка твой просил тебя разыскать срочно! Чтоб, говорит, домой шёл незамедлительно!
– Да в чём дело-то? – повторил вопрос Петруша. – Что стряслось?
– А я почём знаю? Мне велено, я передал.
И побежал обратно.
Дома творилась кутерьма и суматоха. По двору бегали мальчишки, помогавшие при кухне, ловили кур, два мужика на костре опаливали заколотого поросёнка, пахло палёной щетиной. В тереме сенные девки носились с подушками да перинами. Хозяйка, жена воеводы Марфа Тимофеевна, подгоняла их и давала указания.
– Что случилось, матушка? – спросил её Петруша. – Зачем тятенька меня звал? Где он?
– В опочивальне. Кафтан новый примеряет. Ты сейчас к нему не ходи, под горячую руку попадёшь. Поди-ка лучше тоже переоденься понаряднее. Сам государь-батюшка к нам едет!
Часом раньше прискакал к Антипу Прохоровичу царский гонец и сообщил, что государь Пётр направляется со свитою в Воронеж и пожелал у него, у воеводы Авдеева, на ночлег остановиться. Оттого и началась суета в доме – приготовить постели да угощения именитым гостям. Петруша отправился к себе в опочивальню надевать нарядное платье. Одевался он всегда сам, лет с семи от помощи отказался.
По улице с разбитой колеёй, приподняв до колен подол, бежала дворовая девка, посланная за острог следить за приближением царского поезда. Босые ноги разъезжались на неровностях скользкой дороги, попадая в лужи, разбрызгивали грязь. Баба, несшая на коромысле два ведра, посторонилась, но девка всё равно толкнула ведро, оно закачалось, расплёскивая воду.
– Оглашенная! – погрозив вслед кулаком, крикнула баба.