На обед Элизабет съела сэндвич с яйцом и салатом, а Норбридж выпил три чашки чаю, добавив панини с сыром моцарелла и помидорами. За это время девочка рассказала о том, как прошёл год – точнее, одиннадцать месяцев с тех пор, как она уехала из «Зимнего дома».
Элизабет рассказала о школе (ничего интересного, кроме того, что имело отношение к библиотеке), о жизни в Дрире (c каждым днём всё более и более скучной, особенно в сравнении с «Зимним домом»), о дяде и тёте (не таких злых, как обычно, но всё равно очень неприятных). Были периоды, когда год казался бесконечным, и недели и месяцы до возвращения в «Зимний дом» тянулись во много раз дольше, чем в другие периоды её жизни. Но теперь, когда она пересказывала всё Норбриджу, ей показалось, что год пролетел за одно мгновение. Единственное, о чём она больше всего хотела спросить деда – насколько ему удалось решить вопрос с её окончательным переездом в «Зимний дом», – пока оставалось невысказанным. Элизабет надеялась, что её дед и покровитель сам об этом расскажет, и не хотела ставить его в затруднительное положение.
– Ты говорила, что дядя с тётей стали к тебе добрее? – уточнил Норбридж.
Она снова вспомнила о том, как тётя Пурди и дядя Бурлап отвозили её на станцию в Дрире.
– Вчера они вели себя совершенно особенно, – сказала она. – Они проводили меня до самого поезда, и, когда мы прощались, они выглядели… грустными. Я никогда их такими не видела.
Элизабет до сих пор недоумевала по этому поводу.
Норбридж поднял брови.
– Может быть, им в самом деле было грустно. Думаю, каждый грустил бы, прощаясь с тобой.
– Прощаясь на три недели? Я думала, они будут прыгать от восторга.
Элизабет ожидала, что дедушка засмеётся, но он не изменился в лице, продолжая смотреть на неё с таким видом, будто знал нечто такое, чего она ещё не успела узнать, такое, что страшно важно, но об этом ещё не говорили.