А другие, обессилев, искали опору возле водных пространств, наваливаясь на них могучими стенами богаделен и тюрем, стенами цвета аниса, укропа и сенеции, любимицы бедняков.
Были ещё и такие, кто, надрываясь словно матери-одиночки, слабели день ото дня и спускались к вязким болотам осторожным шагом женщин, промышляющих чисткой отхожих мест, ─ с лишаями на лбу и прилипшей к босым ногам чешуёй.
Порт, где судà костылями килей вязнут в иле придонном, напоминая могилы по краям лагун, покоящиеся на антаблементах из окаменевших красных водорослей и черного мела.
Знавали мы эти пределы, к которым, в конце концов, выводили улочки и тропки, эти насыпные дороги, по которым волоком волокли судà, и для чего-то вырытые ямы, куда осыпается каменный алфавит битой лестницы. Видали мы и рампы железные поручни, и эту розовую полоску винного камня на мелководье отступившего моря.
Там, где дочери пустырей и свалок на глазах у младших сбрасывают ввечеру перепачканное месячными бельё.
Здесь альков для всех и каждого с чёрной подстилкой запекшейся крови.
Море, тлёю не тлимое и ржавчиной не снедаемое, смывает тут свою грязь.
Лакание собаки из кавернозных пустот, заполненных водою.
Линии, где соприкасаются камни, покрыты мельчайшими фиолетовыми водорослями, мягкими, словно мех выдры…
Повыше ─ площадь ─ колодцем без закраины, вымощёная потускневшим золотом и зелёными плитами ночи ─ великолепна, словно самка колхидского павлина ─ огромная роза из чёрного камня наступившего завтра народной смуты и фонтан с медным изливом, с фигурой человека, истекающего словно резаный петух.