Вся моя семья погибла: мать умерла от тифа, старшие сестры от голода, младший брат от шашки буденновского конника, защищая сестру на улице Севастополя. На следующий день ее вместе с тремя сотнями таких же, как она, пленниц расстреляли на молу под дулами пушек французского броненосца… для устрашения французов, должно быть. В двадцать втором году я явился в ЧК с повинной по очередной амнистии, и меня тоже расстреляли. Я вылез ночью из братской могилы, поскрывался еще года два и, наконец, решил добраться до Петербурга. Никого из моих прежних знакомых мне не удалось разыскать, кроме моего бывшего друга, который стал большим начальником в комиссариате иностранных дел. Преодолевая отвращение, я все же отправился к нему, скорее из любопытства, чем по необходимости: проследил за его машиной на извозчике и явился к нему на квартиру. Он открыл дверь и в первое мгновение как будто смутился. На нем был парчовый китайский халат под стать роскошной обстановке в квартире.
– Ты поменял свои вкусы? – спросил я.
– Отнюдь, – ответил он, – мои вкусы остались прежними, а вот обстоятельства изменились. Я, как и прежде, ненавижу роскошь в квартирах врагов, а в своей обожаю.
– Стало быть, ты занял место, предназначенное лакею.
– А ты все еще живешь бреднями юношеских диспутов?
– Ба, да ведь это же… – сказал я, указывая на китайскую лаковую вазу, некогда принадлежащую нашему общему знакомому.
– Да, это его вещица», – сказал он с усмешкой.
– А где он сейчас?
– Купается в Лете.
– О, – изумился я, узнавая еще один раритет из квартиры другого знакомого, – а Иван, забыл, как по отчеству, тоже купается в Лете?
– Нет, Иван Александрович в Стиксе. Он не канул в вечности, а попросту расстрелян.
– А хозяин вот этой вещицы? Не помню, как его звали.
– У тебя отличная память на вещи. И этот тоже расстрелян.
– Получается…»
– Да, из всех наших знакомых в живых остался только ты один.
– Должно быть, потому…»
– Что беден, как церковная мышь, и не в ладах с правосудием. Да-да, с правосудием, – подчеркнул он, разливая коньяк по рюмкам, – а потому нуждаешься в моей помощи, не так ли?
Несмотря на омерзение, которое вновь всколыхнулось во мне, я не сумел заставить себя встать и уйти. Рюмки коньяка оказалось достаточно, чтобы я расслабился и позволил угостить себя деликатесами, которых я не видел уже много лет. Однако вторая рюмка вернула меня к действительности. Чувство опасности подсказывало мне, что нужно уходить, и все же я позволил ему оказать мне услугу. Он вручил мне записку к своему коллеге, чтобы тот пристроил меня в какую-то школу.