Коля Высоковский был капитаном 1 ранга и видным мужчиной, не способным обидеть женщину своим невниманием. Он галантно протягивал Вере Михайловне пачку «Казбека» и зажженную зажигалку. Вера Михайловна, насколько позволяли ей ее толстые пальцы с облезлым маникюром, изящно брала папиросу и, щуря свои глазки, как кошка, прикуривала и нежно пускала дым колечками прямо в лицо своей симпатии. Высоковский брал вторую папиросу и начинался интим, нарушаемый непотребным вмешательством некоторых наглых исполнителей, смеющих сокрушать эту идиллию какой-то нудной срочной работой. Именно в такой момент и случилась вся эта неправдоподобная правдивая история.
Вера Михайловна была не сильна в русской орфографии и синтаксисе. Плоховато знала она и географию с литературой, что простительно красивой женщине. Зато отлично умела считать деньги и знала в них толк. Когда в очередной раз ей принесли правленый и переправленный рукописный текст с многочисленными вставками вверху, внизу и сбоку, она обреченно вздохнула, томно посмотрела на Высоковского и принялась за работу. Буквы в омерзительном почерке прыгали и скакали, как безумные или пьяные, свисая со строчек и запрыгивая друг на друга. Вера Михайловна печатала по наитию, не вдаваясь ни в смысл печатаемого, ни в подробности текста. Когда она дошла до названия города, она споткнулась и впервые задумалась, как следует напечатать. Исполнителя рядом не было, да и спрашивать подобную ерунду было стыдно. Вера Михайловна считала себя женщиной образованной и не любила пасовать перед трудностями. Она еще раз посмотрела на пляшущие буквы, на перенос и на другую строчку и, очертя голову, бросилась продолжать работу. За дверями уже слышался неуемный топот копыт исполнителей и густой заливистый мат начальника КП Семена Никаноровича, человека тонкого и воспитанного, который после каждой своей громогласной тирады приносил свои извинения глубокой повинной фразой: «Простите за выражение!». Медлительность и трюки в работе Веры Михайловны уже приносили свои щедрые плоды, и начальник КП терял ангельское терпение, предаваясь за ее спиной немилосердным, непередаваемым идиоматическим выражениям богатого и великого русского языка.
Перед докладом шла считка. Трое исполнителей во главе с начальником смены вооружались ручками и карандашами, и начиналась проверка текста. Честь подобного эпизода выпала краснознаменной гвардейской четвертой смене во главе с полковником-фронтовиком Иваном Ивановичем, человеком мощного темперамента, повидавшего всевозможные виды, удивить которого чем-либо было просто невообразимо. Кроме того, у него к тому времени уже было два инфаркта, и Ивана Ивановича оберегали от всяческих потрясений, могущих привести к третьему и последнему инфаркту в его жизни. Исполнитель медленно по слогам читал напечатанный текст и еще не дошел до взрывоопасного места, чтобы прикрыть начальника грудью, как учила наша родина. Поэтому Иван Иванович подорвался первый. Он вдруг внезапно покраснел, потом посинел и истошно завопил на всю смену, так, что начальник КП вздрогнул и тут же подскочил к нему.