Даже находясь на большом расстоянии от основных волнений, Вивьен Колер прекрасно чувствовал общее настроение страны. Он так же истово искал мира в собственной душе.
Первое время он, несмотря на свое природное любопытство, опасался открывать еретическую книгу Анселя, будто считал, что тем самым окончательно и бесповоротно сломает собственную жизнь. На деле Вивьен понимал, что уже это сделал – в тот самый момент, когда забрал катарские тексты из лагеря прокаженных. Преступлением было даже не решение забрать книгу с собой – преступлением был сделанный им выбор: скрыть ее и оставить у себя. Он должен был отдать ее епископу. Должен был передать ему слова прокаженного. Он должен был поступить, как инквизитор. Но не смог.
Разумеется, он не собирался выдавать себя своим поведением. Вивьен умел выглядеть бунтарем и скрывать за этим юношеским упрямством свои истинные душевные порывы. Сказать все, не выдав ничего – это было его лучшим прикрытием. Однако в глубине души Вивьен чувствовал, что все зависит не только от него. Ансель мог попытаться выйти с ним на контакт, проявить себя, попробовать о чем-то поговорить. Вивьен опасался этого, однако одновременно искренне этого желал. После рассказа Элизы о событиях в Кантелё ему хотелось вновь посмотреть в глаза Анселю, понять, насколько глубоко ранил его собственный поступок, насколько его душа еще способна к… чему?
«Боже», – думал Вивьен, печально усмехаясь самому себе. – «Милостивый Боже, неужели я все еще думаю о том, чтобы помочь ему? Неужели все еще думаю, что смогу это сделать? Ведь он преступник. Он еретик. Он должен ответить перед законом: перед Святой инквизицией за ересь, а перед светским судом за убийство Гийома де’Кантелё. Моя помощь его душе не сумеет ничего изменить, так почему же я так жажду оказать ее?»
У Вивьена не было ответов.
Дни и месяцы сменяли друг друга, а ни Ансель, ни Ренар, ни Лоран не совершали никаких действий, которые можно было бы счесть опасными. Работа инквизиционного отделения Руана шла своим чередом.
После службы Ренар и Вивьен вместо трактиров частенько наведывались в дом на лесной поляне. Элиза встречала своих гостей с радостью и теплотой. Она все еще иногда учила Ренара стрелять из лука, хотя тот подходил к этим урокам с меньшей уверенностью и меньшим запалом, нежели раньше. Успехи его тоже заметно ухудшились. Он никак не объяснял угасание своего интереса к стрельбе и, когда об этом заходила речь, мрачнел и предпочитал ничего не обсуждать. Элиза и Вивьен предположили, что дело может быть в Рени и в ее былом зрительском интересе к его занятиям. Возможно, после ее отказа Ренар поумерил пыл и теперь изредка продолжал учиться лишь из практических соображений: такое умение никогда не бывает лишним, особенно учитывая напряженную обстановку на всей французской земле.