– Когда вернёшься?
– Дня через два-три, если ничего непредвиденного не случится.
– Куда ты едешь?
– Какая разница? Вы за мной следом поедете? – чувствую, что уже немного перебираю. Всё-таки профессор Гольдберг не совсем законченный негодяй, чтобы так откровенно хамить ему. – В Киев еду. Это Украина.
– Мои предки оттуда, – вздыхает Гольдберг. – Ну ладно. Подожду твоего возвращения. Только попрошу тебя сразу же позвонить мне по этому номеру, с которого сейчас с тобой разговариваю. Обещаешь? Я тебе буду очень благодарен…
И уже перед тем, как я собрался выключить телефон, профессор вдруг задаёт вопрос, которого от него я никак не ожидал:
– Скажи напоследок, как ты относишься к «Битлз»?
– Причём здесь «Битлз»? – недоумеваю я. – Какое это отношение имеет к моей работе?
– Никакого… Просто так спрашиваю.
– Нормально отношусь и к «Битлз», и к… В чём дело всё-таки, профессор?
– Всё потом расскажу, Дани, всё потом… Счастливого пути!
В самолёте мы с Омельченко сидим у иллюминатора, за которым расстилается бесконечная волнистая перина облаков. Первое время мы неотрывно смотрим сквозь стекло, потом я пробую полистать какую-то украинскую газету, принесённую улыбчивой стюардессой, но читать не хочется. В голове всё время крутятся нехорошие мысли о профессоре Гольдберге и его очередных опытах. Конечно, пока нет никакой уверенности в том, что киевское дело как-то связано с его пробудившейся активностью, тем не менее… Самое неприятное, что я волей-неволей опять буду вынужден общаться с ним. Послать его, что ли, подальше? А вдруг он и в самом деле с моим начальством созвонится, и оно даст согласие?
– У вас какие-то неприятности? – кажется, Омельченко наконец замечает моё кислое настроение.
– Всё раздумываю об этом Гольдберге. Поначалу я решил, что сейчас он может находиться где-нибудь в Киеве, если предположить, что псевдо-Столыпин его творение, но сегодня утром совершенно неожиданно он сам позвонил мне…
– Откуда?
– Он сейчас дома, в Израиле.
– О нашем деле не упоминал?
– Я не стал ничего спрашивать, потому что он мог сразу повесить трубку, и ищи его потом свищи.
Некоторое время Омельченко раздумывает, а затем согласно кивает головой:
– Наверное, вы правы… А вы не могли бы, пока мы летим, рассказать о профессоре подробнее? Информации о нём у нас маловато, но, чувствую, что придётся его разрабатывать плотнее. Если это, конечно, не государственный секрет.