— Да дрянь мина, слуджере, — честно сознался
Симеон. — Только раз взорвалась, как надо, и то на заставе. Мы ж в
ущелье больше от безнадеги ее и поставили. Сроду бы не взорвалась,
если бы не парнишка один. Новобранец. Ты его не знаешь.
— Что за новобранец? Тот земляк твой, которого
я к тебе в последний раз приписывал?
Симеон смущенно поскреб затылок.
— Нет, слуджере. Макарка на заставе остался, а
этот у нас еще не в списках.
— Так. Значит, даже в отряд зачислить не
успели, а в бой потащили? — Тудор чуть нахмурился. — Не узнаю тебя,
капитане Симеон, ты обычно молодых больше жалеешь!
— Да такого бойца просто грех оставлять было,
слуджере! — горячо возразил Симеон. — Стреляет, как бог. И мину эту
взорвал — чуть сам не убился, зато уж туркам не поздоровилось. И в
деле с нами не первый раз!
Зойкан охнул над ухом Йоргу:
— Это Штефан ваш, что ли? Так это... Сам-то
жив? — и враз заткнулся, покаянно опуская голову. Тудор отвел
глаза, вновь поправил плащ на плечах.
— Штефан? Так. Продолжай.
Симеон окончательно смутился и развел
руками.
— Ладно, слуджере, я виноват. Штефан уж с
полгода как на заставу прибился. Но парнишка — золото! Без него бы
турки нас точно уполовинили. Я бы сразу доложил, только поглядеть
сперва решил на парня, потому как он боярского какого-то рода.
Долгая там история. А Йоргу вон да и Зойкане подтвердить могут — он
хоть и не нашего полета птица, но товарищ верный. А уж как он эту
мину взорвал — я тебе теперь за него головой ручаюсь!
Тудор нахмурился еще больше.
— Головой, значит?
Тут в корчме резко тренькнула и замолкла
кобза(*), послышались крики, грохот и звон бьющейся посуды.
Тудор вопросительно глянул на Симеона, не
дожидаясь ответа, шагнул к крыльцу. И едва успел вскинуть руки и
уклониться, когда дверь с треском сорвалась с петель, и наружу
вылетел клубок, ощетинившийся мехом и рукоятками пистолетов.
Здоровенный чернобородый крестьянин, падая, отшвырнул от себя
светловолосого парня, но тот извернулся кошкой, сцапал противника
за грудки и с размаху двинул ему кулаком в зубы.
— Подсолнух, стой! — гаркнул Симеон не своим
голосом, но его не услышали.
Чернобородый повалился, проломив лед на луже,
а Штефан прыгнул сверху, придавил его к земле, сгреб за грудки.
— Я же тебя просил, — ласково сказал он,
приподнимая противника и прикладывая спиной об землю. — Я же тебя,
труба ты иерихонская, вежливо, в бога душу мать, попросил
заткнуться. Я же, етить твою оглоблей в дышло через три забора,
тебе говорил, что у меня адски болит...