…
Он жил без оглядки, без экивоков,
поумерить бы пыл, но, видно, не получилось,
а на наших дорогах лучше не разгоняться…
Прямодушные люди не живут долго,
околичность выламывает им суставы,
дрянные обстоятельства и равнодушье
мостят им дорогу на кладбище.
Или России своих сыновей не жалко,
или выдумана нами Россия,
и нет у неё ни души, ни сознанья,
только на карте мы её и видим.
Правда, мы её наблюдали близко,
но какие наши горизонты —
степь, река да добрые люди,
а потом как поедешь, поедешь…
И повсюду-то одно несогласье,
эта косность, мелочность, лицемерье,
эта трусость рядом с похвальбою,
эта зависть, тупость, вероломство.
Работал как вол, а получал мелочь,
но жить тебе, брат, всегда хотелось.
…
Мы вышли из толщи народной
с надеждой её поддержать,
массив трудовой, плодородный
насытить, а не исчерпать.
И жили мы в толще народа,
в убежищах вольных племён,
как нам повелела природа
и определил небосклон.
Частица угасшего рода —
теперь ты единое с ним,
под светлым донским небосводом
прадедовской славой храним.
Покойся же в толще народа,
в земле каменистых полей,
где спит гулевая свобода,
пугавшая робких царей.
Когда с розоватым приветом
светило над степью встаёт,
оно животворным рассветом
до ваших гробов достаёт.
2010-е гг.
Взберусь на Петршин холм, вся Прага подо мною —
и башни, и сады, и море черепиц,
на площадях твоих я для себя открою,
что краше не видал строений и столиц.
Мне скажут, что Париж эффектней, превосходней,
но слишком разнолик и слишком пёстр Париж,
давно его оркестр гремит из преисподней,
а ты в моих ушах лишь скрипкою звучишь.
И лучших танцев нет, чем те, что слышал Дворжак, —