– Да это не я! – в отчаянии выдыхает Эйя. – Ну с чего бы мне себя резать? Я этого не делала!
– А кто же?
Эйя сверкает глазами.
– А ты кто? Расследователь? Дознаватель? Я не обязана тебе все рассказывать.
– Нет, не обязана, – доктор Сальвия откидывается в своем кресле. – Не обязана.
– Я хочу домой, – говорит Эйя. Предательские слезы не удерживаются в глазах и скатываются на щеки и подбородок.
Сальвия подвигает ей салфетки.
– Ну, ты тоже меня пойми, – говорит она. – Войди в мое положение. Ты не то сама для себя опасна, не то тебе грозит опасность. По закону у нас есть десять дней, чтобы это выяснить. Десять дней, Эйя. Никто не имеет права удерживать тебя дольше без твоего желания.
«Я и сейчас не хочу здесь оставаться», – рвется ответить Эйя, сдерживаясь, чтобы не кричать – скандал не поможет ей выглядеть как разумная, взрослая женщина.
– Просто пансион «Юность» – на десять дней, – повторяет Сальвия.
Она сидит, сложив руки на животе – ждет, когда Эйя успокоится. Но Эйя никак не может взять себя в руки.
– Почему меня все время запирают? – отчаянно рыдает она.
– Тебя уже запирали раньше?
Эйя делает вид, что не слышала – и не говорила.
– Мне можно будет гулять?
– Пока не знаю, – вздыхает эйринопевт Сальвия. – Это нам еще нужно выяснить.
– Как?
– Разговаривать, – она по-прежнему мирно сидит глубоко в своем кресле. – Почему бы нам не разговаривать, если уж ты здесь? Скажем, раз в день?
На коробке салфеток нарисованы божьи коровки. То есть, нет. Эйя медленно вдыхает, выдыхает через рот. Разжимает зубы.
– Это не божьи коровки. У коровок шесть точечек, а здесь – черт знает что.
– Точно, – соглашается Сальвия. – Я тоже заметила.
Эйя расслабляет пальцы, разглаживает правой рукой левую, левой – правую.
– Я пробуду здесь десять дней и буду с тобой разговаривать.
– Спасибо, Эйя.
«И мне дадут оконную ручку, и я буду гулять», – думает она, но вслух ничего не говорит. Только дети говорят вслух о своих планах.
2
С тех пор, как она обставила и обжила собственный кабинет – светлый, окнами на запад, в белых и зеленых тонах (Sage – серебристый прохладный шалфей, лекарственный запах ее детства, Salvia officinalis), приемов становилось все больше и больше. В последней перед каникулами лекции, напутствуя студентов: «Учитесь со вкусом отдыхать, коллеги; помните, что работа – не все, что есть в нашей жизни» – она вдруг подумала: лишь бы никто не спросил, «а что еще?». А она бы тогда честно сказала: «не помню». Это была неловкая мысль, и она примирительно пробормотала внутри себя: «ну, вот так; такой сейчас, значит, период». Ей до мурашек нравился новый кабинет, каждым метром, каждой книгой на шкафу, цветом, формой мебели продолжающий и отражающий ее вкусы и привычки, ее личность – такую, какую она любила выносить на люди. Нравилась затейливая табличка на двери: «Ирина Фейнман, психотерапевт», заказанная у знакомого художника. Нравились студенты и удовольствие, с которым они слушали ее лекции, и возбуждение и азарт, которым она заражала их на практических семинарах. Нравились клиенты и их истории, милые, растерянные лица плачущих, напряжение споров, теплое чувство сопричастности, поиск ответов… нравилось даже топтание на месте – опыт научил ее никуда не спешить.