– Я хотел вам сказать, что можете не беспокоиться, – ответил мужчина с важностью.
– Что? О чем вы говорите?
– Монахи посовещались и решили, что сами сможете справиться со своими бедами.
– Бедами? С какими бедами?
– Бесами… Они вас не будут трогать и изгонять бесов. Они думали, что вы одержимы. Когда убежали из храма. Помните?
– А. Вы об этом.
– Это значит, что окаянные проказничают. Да.
– Окаянные?
– Угу. Они.
– То есть вы говорите про чертей?
– Про них самых.
Мужчина наклонил ко мне голову:
– Сатанинские отродья уже тут появлялись…
– С вами все хорошо?
– Я буду бдителен. Буду следить за тем, чтобы никто вас не беспокоил.
– Хорошо, – ответил я с ироничной улыбкой. – До свидания.
– Спите спокойно, – добавил мужчина с уверением.
Мужчина развернулся и с пугливой оглядкой пошел по коридору. В этот момент из его кармана брюк выпал и зазвенел столовый нож. Он подобрал его, быстро засунул в карман и ушел.
Я закрыл дверь и упал на кровать с мыслями, что в монастыре можно встретить и совсем странных особ, которые еще диковиннее чем я.
На улице с неимоверной силой разнеслись первые раскаты грома, которые привели в колебание и дребезжание стекла окна. Через несколько минут по жестяному подоконнику интенсивно забарабанил проливной дождь.
Так и не заснув больше, сразу после окончания дождя я быстро вышел из комнаты в коридор гостиницы. Того маленького мужчины не было. Видимо, трудник к этому времени уже утомился ловить окаянных и лег спать. Осмотревшись, я тихо спустился по лестнице вниз и покинул гостиничный корпус.
Уже рассветало. После дождя было очень свежо, и эта прохлада после душной комнаты казалась мне теперь очень желанной. Ворота монастыря запирались на ночь, я решил прогуляться по территории обители и подышать воздухом. Последствия расстройства сна давали о себе знать, все утро у меня сохранялось дурное настроение.
Сегодня в монастыре праздновался Медовый Спас, как назывался этот праздник в народе. Сам же церковный праздник именовался, как день памяти Происхождения честных древ Животворящего Креста. Я готовился к тому, чтобы принять участие в таинстве Евхаристии. И сейчас перед началом литургии я начал сомневаться в том, что готов это сделать, что я могу с чистой совестью спокойно причаститься. Для меня это было делом, требующим особых моральных усилий, так как я должен был исповедаться. Несмотря на то, что я чувствовал, что во мне горит огонь внутренних сокровенных переживаний, в чем-то сближающий меня с церковным мировоззрением, в то же время я осознавал, что мог жить этим и без самого участия в таинствах веры. Но об этом я не хотел говорить отцу Димитрию. Теперь я даже боялся говорить с ним в принципе.