Она усмехнулась:
– Дома, да.
Он уже находил себя у себя, сидел в своей комнате, вспоминая вчера, а может быть, завтра, эту расфуфыренную мымру, не убить, нет, а холодно, медленно изнасиловать, это была бы работа, изнасилование как работа, как труд, он по – прежнему сидел в комнате, в этой или в другой, в серии своих комнат, серых, однообразных, где налево ванная, направо туалет или кухня, а какая разница – еще готовишь или уже летишь в черной, зловещей вертикальной трубе, течешь в горизонтальной, как и все остальное, давно уже переваренное, однообразная разноцветная жижица, местами густая, а вот и пластиковый пакет, гаджет, кожура от банана, обложка глянцевого журнала, а вот проплывает и он – некто по имени, в неопределенности своего положения, в распаде чувств, в недоверии к разуму, бесконечно ищущий и не способный найти, он знает или ему так только кажется, а может, это так и есть, было или не было, пытается вспомнить и забывает, хочет спросить, но спрашивать не у кого, никому больше нельзя доверять, все может оказаться обманом, находит ли он себя в комнате или в троллейбусе, сидит, лежит или идет, если бы только все разворачивалось как история, необходимость причин и следствий, последовательность событий – тогда не оставалось бы и времени на рефлексии, а ведь его и так почти не осталось, будущее ушло в прошлое, как в песок, он так ничего и не достиг, ничего никому не доказал, у него не хватило сил, хотя он делал все, что мог, лез и старался, хитрил, прикидывался, что он человек, что он такой же, как и все, человек…
Ключ поворачивался в замке, да, это вошла жена, оказывается, у него есть жена, она говорит, что видела, он вздрагивает, неужели следила за ним в магазине, да, продолжает она, я видела объявление и позвонила, я нашла учительницу пения, и теперь наш сын будет учиться петь, значит, у него есть и сын, может быть, все и не так плохо, думает он, словно бы возвращаясь из какой – то чудовищной заграницы, где он надеялся, что он уже мертв, где его прах уже развеивали с корабля над бесконечно синим морем, а оказывается, он все еще жив, у него очаровательная жена, она нашла учительницу, педагог будет ставить голос сыну, сын станет оперным певцом, как Паваротти, будет петь со сцены, поражая залы, ты слушаешь меня, спрашивает она, или у тебя по – прежнему женщины на уме, сидишь тут и сидишь, зачем я вышла за тебя, лучше бы вышла за Голубева, она засмеялась, у нее хорошее настроение, может быть, все не так уж и плохо, подумал он снова, она уже обнимала, прижималась душистой щекой, за окном поднимался май, она нашла учительницу, она же сама всегда хотела петь, подниматься на сцену, а из соседней комнаты уже выходил сын, он был классе в пятом или в шестом, и сын начинал кричать, что он ненавидит пение, разражался скандал, усмехалась накрашенная продавщица, и прах… прах не хотел развеваться, жужжа, слетался обратно в урну, корабль шел задом наперед и из огня кремаций в Варанаси или на Митинском снова восставал из пепла некто, данный сам себе в вопросах без ответов, «зачем» слипалось с «почему», «что» мешалось с «как», и лезла, лезла в голову размалеванная продавщица из канцелярского, порывы тока, джоули и ватты брали свое, сопротивление падало до нуля, и в свой безжалостный закон устремлялся Ом, бедняга искал выход, смешной, в очках, с усами Ом, никому не нужный Ом, изобретатель другой реальности, изобретатель длинных влажных электронов…