Он явится для них сюрпризом, – он ведь действительно упал с неба! – он нагрянет с той стороны, откуда его (и никого!) не ждут – (именно это соображение, кажется, и было основным, заставившим его идти в обход). Берясь за дверную ручку и отмечая, что она раза в три меньше и тоньше той, что на парадной двери (что, очевидно, символизировало значительно меньшую важность черного хода), Вяземский поймал себя на том, что мысли празднично-озорного толка как-то вдруг оборвались. Путешествие было окончено и вместе с этим померкла радость предвкушения! Оно было окончено уже у парадного подъезда, но лишь стоя у крыльца заднего, Вяземский понял это – как раз для этого самого осознания и потребовался предпринятый только что и удачно завершившийся обходной маневр – и больше, оказывалось, не для чего. Вяземский почувствовал себя поставленным перед этой дверью как перед фактом и, кроме того, что слегка замерз, ощущал неуют и нерешительность иного, более существенного рода. Он никогда раньше не уходил от жены к другой женщине или к друзьям, то есть, он, конечно, ходил и очень, часто – в этом была вся его жизнь – по одним адресам, но он именно ходил – все равно, что в гости, и хотя он знал, что всегда имелась масса женщин и друзей, готовых его приветить и оставить, что называется навсегда, оставить у себя жить, он никогда не думал о такой возможности как о реальной и серьезной – у него был свой дом и надежный тыл. Теперь же, если он и сравнивал себя с полководцем уже сознательно, то он был таким, который, успешно зайдя в тыл врагу, не имел тыла собственного. Если же он сравнивал себя с псом, то с таким породистым зверем, который если и не был изгнан на мороз своею хозяйкой, то убежал от нее, недостойной, сам и теперь, с твердым знанием, что назад дороги нет, стоял перед чужой дверью. Конечно, вместо того, чтобы болтаться перед служебной дверью на заднем крыльце в неприятной (задним умом он понимал это), неподобающей ему, таким каким он был (только раньше или всегда?) неизвестности, он мог стоять с полной уверенностью в себя перед дверью кого-нибудь из своих институтских друзей или подруг – в зависимости от пола хозяина – с бутылкой или с букетом. Однако, в создавшемся положении Вяземский – он отдавал себе в этом полный отчет – мог стоять только у двери факультета. Приди он к кому-нибудь лично, избирательно – все равно в какой атмосфере происходила бы встреча – он бы так или иначе предал себя на милость одного человека, который, уже в силу того, что он хозяин дома, стал бы хозяином ситуации. На факультете же, такое – если и было в принципе возможно – то не должно было произойти: не зря же он проделал такой долгий путь и ушел от недостойной жены, от своего позора именно сюда!