– Это самая маленькая из столовых, моя любимая, потому что здесь уютно, и окна выходят на озеро.
– Остальные похожи на рестораны, – хихикнул Джошуа. – Там отдельные столики, барные стойки и даже сцены для артистов. Полное впечатление, что ешь не у себя дома.
За обедом мы болтали и смеялись до боли в скулах. Только Хлоя оставалась флегматичной и молчаливой. Локста относился к ней, как к дорогой безделушке, которой можно похвастаться, но не жалко потерять. Он не говорил с ней по-человечески, все сводилось к каким-то коротким командам: «подойди», «отойди», «подай», «скажи», «умолкни». Я задумалась, зачем она вообще с ним встречается? Ради денег? Но ведь модели тоже неплохо зарабатывают. Он намного старше ее, Хлое лет двадцать пять, может, чуть больше.
– Ладно, я помчался за ребятами, – весело сказал Джош и поцеловал Алекса. – Не скучай, дружок.
– Не пей много, завтра концерт! – строго напомнил Локста.
– Успокойся, papi, я не подведу, – ответил парень, обнял нас на прощание и вышел из комнаты.
Остаток дня прошел в длительной экскурсии по особняку рэпера. Как уроженка села, выросшая в небольшом трехкомнатном домике, я с трудом представляла, какими функциями можно наделить больше сотни разных помещений. Ну, хорошо, пусть будет пятьдесят спален для гостей, столько же ванных, несколько кухонь, пять-семь кладовок, парочка гостиных, гардеробная, кабинет. Но что еще придумать? Оказывается, у дизайнеров и архитекторов, спроектировавших виллу, фантазия работала куда лучше: здесь был и собственный кинотеатр на сто персон, и зимний сад, и бильярдная, и боулинг, и ночной клуб, и студия звукозаписи, и тренажерный зал, и библиотека, и картинная галерея.
– Невероятно! – всякий раз восклицали мы с Мирой, открывая двери в новую комнату. Демонстративная пышность интерьеров слепила глаза. Мне кажется, такой откровенный варварский намек на богатство был модным в России в 90-е годы, а затем стал моветоном. Но в среде чернокожих рэперов этот тренд не угасает. Считается, что он связан с временами расовой сегрегации в Америке, когда роскошь ассоциировалась исключительно с белыми людьми, а затем вдруг стала доступна всем.
– Кто это? – спросила Мира, увидев золотой бюст какого-то мужчины с африканскими чертами лица.
– Мой отец, – ответил Локста. – Он умер, когда мне было четырнадцать. Мать я вообще никогда не видел, даже не знаю, жива она или нет. А тут коллекция моих драгоценностей.