– Привет, это я.
– А, здорово, заходи!
Здесь всё иначе. В маленькой каморке, уставленной ящиками и коробками, едва можно развернуться, и накурено до синевы, зато тепло. Уютно потрескивает на полу мятый армейский ТЭН, пережигая воздух раскалёнными докрасна спиралями. Постепенно отходят промёрзшие до костей руки. Друг поёт Вертинского: «Ваши пальцы пахнут ладаном…». Мы даже не понимаем несовместности двух миров, разделённых зарешеченной витриной, но ощущаем её физически. Нам выпала великая честь….
Василий не спеша набивает ароматным табаком точёную чашечку бриаровой трубки, щурится, улыбаясь в арамисовские усы. У него тонкие пальцы и испанская бородка на узком лице флибустьера. Его легко представить на раскачивающемся мостике чёрной пиратской шхуны, среди солёных брызг, с повязанным на голове ярким кастильским платком, хищно вглядывающимся из-под руки в голубоватую морскую даль, где скрывается тучная английская каравелла с грузом пряностей из Ост-Индии. Весёлый Роджер хлопает и трепещет на гроте под свежим Зюйд-Вестом, пояс оттягивают кремниевые пистоли и зазубренный ятаган с золочёной рукоятью, добытый в жарком бою с сарацинами….
У Василия замечательный высокий тенор, которого совсем не ждёшь от пирата.
В центре оглушённого и разбросанного переменами, словно Большим Взрывом, мира, он поёт Вертинского, Гребенщикова и ещё много таких авторов, которых ни от кого более не услышишь, делает это очень тонко и артистично.
Тесный кубрик наполняется дымком, пахнущим дикой вишней. Василий охотно передаёт трубку, обтирая мундштук рукавом. Крепкий, но мягкий табак. Мечта контрабандиста.
В городе все курят американские сигареты, сгорающие, как порох.
Василий оглаживает флибустьерскую бородку:
– Когда я учился в медучилище, у меня совсем не было денег. Как мы выживали на этом скудном содержании, не понятно. Но случился джазовый фестиваль – и всё, были найдены какие-то последние крохи, куплен билет, на сдачу – рюмку коньяку…. Я, открыв рот, просидел весь концерт с этой рюмкой в руке, глядя, как Боги на сцене творят Музыку! – он мечтательно поглядел в низкий, обитый крашеной в бежевый ДВП потолок. – Люди как-то умудряются слушать композиции «разом», монолитом звуков. Я так давно разучился, ещё в детстве. Сразу раскладываю музыку на партии отдельных инструментов, голоса. А там, за инструментами – живые люди, и каждый хочет выразить что-то своё, если есть, конечно, что выразить. Вот здесь джазу равных нет.