Хорошо, шо у нас дуст був. Так тётка Люба обсыпала мэнэ з ног до головы тим дустом и я до утра сыдив в двори. Мэнэ тры раза выворачивало от того дусту. Думав, шо копыта откыну. Блохы, правда, яки подохлы, а яки поховалысь, грызуть прокляти. Да ты, як пидымо спать в хату, сам почувствуешь яки воны, гады, живучи та кусачи.
– Ну и что тем дояркам было? – любопытствую я. – Вы ж Сатанюку донесли на них?
– А як же!? Сказав, шо купалысь в молоки, а про блох постыдывся сказать.
– А Михайлюк как же с теми девками поступил? – спрашиваю я.
"Ты, Фёдор, больше за доярками не наблюдай. Я з нэмэ сам разбырусь" – сказав вин. Но нэ кого нэ посадылы. Я чувствовав, шо там шось нэ так просто. И разнюхав! Но про то мовчать надо, а то самого посадють. Давай, плыминнычек, ще по трохы выпьемо та спать в хату пишлы. На сёдня хватэ.
– Не, дядь Федя, я лучше тут на лавке покимарю, а потом на пруд рыбалить пойду, – говорю я.
– Ну и паразит же ты, Мишка! Рыбалить вин прыихав! Кому ты брэшэшь!? Ты думаешь, шо я нэ бачив як ты з Валькой Голубовской «рыбалили» на пруду пыд лисом в твий прошлый приезд?
Я покраснел до ушей, представляя, что дядька подглядывал, когда мы любились с Валентиной.
– Чого ж ты мовчишь? Я шо, брэшу? Такэ вытворялы, шо я в штаны напузырыв, любуясь на то «кино».
– А зачем подглядывал? Мы у вашего колхоза ничего не крали и строительству коммунизма, не вредили. Так чего ж подглядывать?
– А можэ вы под ту любов разговоры против партии и руководства маскируетэ.
– Так вы и мне не доверяете? – спрашиваю я, а он в ответ:
– Доверяй, но проверяй. Цэ каждый партиец должён делать, а то ны якого коммунизма нэ будэ.
– Я, Миша, имею пысательскый материальчик, а як ёго до ума довэсты, ума нэ прыложу.
– А вы, дядь Федя, расскажите мне. Может, чем и помогу.
– Ладно. Слухай. – Он закурил дешёвенький «Прибой», затянулся дымком и спросил:
– Ты помнишь дядьку Устина с Полтавы?
Я отрицательно покачал головой.
– Ну шо з войны як прыйшов, а ёго за шкирку та в лагеря, в Сибирь запэрлы?
Я почему-то насторожился, вопрошая глазами дядьку.
– Так вот, захотив Михайлюк жинку Устина, а та нэ далась и мужу пожалилась. А Устин гэройский мужик, усю войну в морской пихоте оттяпав. Самому Мыхайлюку прыгрозыв: «Хоть пальцем тронешь Дарью, расчавучу».