Вальс довоенный напомнил о многом,
Вальс воскресил дорогие нам лица,
С кем нас свела фронтовая дорога,
С кем навсегда нам пришлось разлучиться
…Перед ней будто проплывают лица всех тех молодых ребят, стариков и детей, который остались на фронтах прошедшей войны – в Брестской крепости, на дне Балтийского моря, у разъезда Дубосеково, на Пискаревском кладбище…, в безыменных и братских могилах…
Годы прошли и опять за окном тихий вечер.
Смотрят с портретов друзья молчаливо.
В памяти нашей сегодня и вечно
Все они живы, все они живы,
Все они живы, все, все…
В памяти нашей сегодня и вечно
Все они живы, все они живы,
Все они живы, все, все, все!
Из ее глаз бегут слезы, которые она не может, да и не хочет сдерживать, лицо сводит неприятная судорога, начинает трястись подбородок…
Если она плачет – значит жива ее душа – а раз жива душа значит слова вальса находят в ней отклик.
И значит – «Все они живы, все, все, все!»
Неожиданно в утреннем воздухе раздалось: «Василий …. Иванович»
Васька удивленно оглянулся.
Он несколько раз через друзей и знакомых пытался узнать, что стало с той девушкой, но узнать удалось совсем мало – она переехала в другой город и оборвала все контакты.
«Василий Иванович,» – коснулся его плеча незнакомый солдат – «зову вас, зову, а вы не слышите, будто… Вас командир вызывает!»
Василий удивленно ответил: «Есть!» и направился к землянке командира.
…И невдомек ему было, что он, восемнадцатилетний парнишка, прибывший на фронт два месяца назад – выглядел сейчас на все пятьдесят лет.
Лицо его обветрилось и загрубело, возле рта и глаз залегли глубокие морщины, щеки ввалились, и в глазах поселилась неимоверная усталость.
А золотисто-русые волосы поседели – за одну ночь.
…В воздухе жутко и чуждо пахло горелым человеческим мясом. Этот удушающий запах заполнял собой, казалось, весь воздух, вызывая тошноту и отвращение.
Василий осторожно дополз к сгоревшим остаткам большого сарая, и в ужасе отшатнулся прочь. Возле запертых снаружи дверей лежали обугленные человеческие тела: старики, женщины, дети, подростки.
Люди сгрудились у входа будто-то надеясь вырваться из огненного ада на свободу, матери закрывали детей своими телами…
Васька даже не пытался сосчитать, сколько их – понимал одно – тел не менее пятидесяти, и половина, а то и более из них – дети. Немцы сожгли деревню и ее жителей заживо…