– Ты чего? – спросила она, прижавшись ко мне.
– Посмотри на свет. – попросил я. – Видишь что-нибудь?
Инди долго присматривалась, и, в конце концов, отрицательно помотала головой.
Ничего не видно, но, глядя в эту бездонную тьму, понимаешь, что она живая. Темнота дышит и смотрит на тебя в упор, словно ждёт, когда ты заметишь её. Мне стало сильно не по себе. Мурашки, и те, боятся по спине бежать.
– Не может быть так темно. – заключил я и пощёлкал фонариком.
В свете фонарика темнота только сгущается, превращаясь в некое полуживое подобие чёрной смолы. Мне чудится, будто она бурлит и клокочет. Темнота издаёт звук чем-то похожий на бульканье.
– Тихо! – встрепенулась Отто и едва удержалась от того, чтобы зажать мне рот рукой. – Молчи!
Я боязливо прислушиваюсь ко всем шорохам и шумам, но никак не могу уловить тот, что напугал Инди. Мы стоим, почти не дышим, как из темноты стали доноситься различимое сопение и тяжёлое дыхание, сопровождаемые невероятным топотом. От ужаса я машинально попятился назад, таща за собой подругу, и остановился, упёршись спиной в ледяное дорожное ограждение.
В полуметре от нас пронёсся взбешённый толстяк с кухонным тесаком в руке. От мужчины несёт алкоголем и какой-то дрянью. Лицо его искорёжено яростью, а белоснежная рубашка испачкана кровью. Толстяк пробежал куда-то вперёд, но затем остановился.
Инди едва не падает от ужаса. Чего там! У меня самого колени от страха подкашиваются!
– Нина! – выкрикнул пьянчуга. – Нина! – рычал он, размахивая тесаком.
Его голос повторяется чудовищным эхо. Мы будто в пещере.