– Я даю слово, – попытался встрять в разговор всё еще обиженный Гордон, – что получится нетленка!.. Кино – режиссерское искусство. Я в монтажной так склею, что…
– Что ты блеешь, будто склеишь, Зигмунд Фрейд недоношенный?.. – грубо перебил его Серов, передразнивая, будто сплевывая, – «Склею!..» Говно и склеивать не надо! Оно само прилипает!.. – хер отмоешься!.. Ляксей Николаич, веришь-нет, я, когда сценарий вычитывал, чуть не рехнулся – ничего тупее не видал!.. «Нетленка», ёк-макарёк! Комбайны и Гордоны, куртизанки и гондолы! – вот так и живу!.. Впрочем, деньги большие!.. И Тарантино не впадло, коль Буратино дал бабло! – выходит с карантина Тарантино!.. На безрыбье, знаешь ли, и русалка – баба!.. «Не продается вдохновенье! Но можно рукопись продать!..» Тем паче, что и Мельпомена, и ее сеструха Талия давно уж с кокса «спрыгнули» и перешли на жестокий героин!..
Все, кроме Гордона, улыбались и молчали.
А словоохотливый Николай Петрович общался исключительно с Фоминым.
Свою пьяную браваду, будто густую ядреную горчицу, Серов «жирно намазывал» на «черствый хлеб» действительности:
– Знаешь, брат, когда этот грёбаный финансовый кризис начался, все маститые киношники воспрянули: «Ну, зашибец! Ща вся муть осядет, а деньги только на высокое искусство выделяться будут!..» Все так думали: и режиссеры, и продюсеры!.. Все!!! А вот только Упс! – не хотите чупа-чупс?.. – злобно гаркнул Николай Петрович и показал непристойный жест, согнув руку в локте, – На всякую «чернуху» и «порнуху» у инвесторов деньги есть! А на серьезное кино никто не раскошеливается!.. Вот и снимаем… пытаемся сделать из какашки монпансьешку!.. А что в итоге?.. А в итоге все равно – экскрементальное кино! Фак остается факом! Иногда со стыда сгораю, когда в титрах свою фамилию вижу!.. Что это – искусство?.. Не-ет!.. Это тщедушное мракобесие, дилетантская дурновкусица и убогие поллюции псевдотворцов на забаву дебиловатых прыщавых люмпенов, залегай их в пузо тараканы!..
– Так зачем же вы в этом участвуете? – прямо спросил Фомин.
– А деньги?.. Денежки?!.. Я под Москвой дачу перестраиваю, будь она трижды проклята!.. – поморщившись, оскалился Серов, не пояснив, кому конкретно он посылает проклятья – Москве или своей даче.
Николай Петрович громогласно выдохнул горестное «