Ни слова не сказала она матери, которая звала детей в младенчестве сладким лукумом, а теперь боялась старших сыновей, как пеструшка коршунов.
Закоулками пробежала Лайлели к автостанции, отражаясь в зеркалах, устроенных нарочно против окон.
Знала она, что автобус уйдет до вечернего намаза и, пока в городе будут говорить с Богом, отъедет далеко за горы, на шоссе. Знала она, что не скоро потеряют и Фатиха, которого она позвала, потому что некого было звать, а носить с собой одиночество она не привыкла.
– Всё равно над ним смеются не только в кофейнях и на рынке¸ но и в собственном его доме, – так думала она.
Фатих же пошёл за нею, как железо идёт за магнитом.
Лайлели, оставившая позади высокомерие гор и гранатовые деревья сада, я буду говорить о тебе сегодня нашим друзьям. Нашим дорогим гостям я буду говорить о тебе, потому что есть у меня слова, сжигающие губы.
Сойдя в город, испугались они своей судьбы. Тысячи окон смотрели равнодушными глазами, а толпа несла похожие лица и задевала беглецов стремительными сумками.
Продавцы размахивали дымом жаровен, угольной корочкой покрывались каштаны. Мимо стен бегал ветер, играл непокрытыми волосами женщин, спалёнными краской и хной, женщин с обнажёнными ногами, смущавшими взор Фатиха.
Люди, одетые тёмно в преддверии зимы, стремились в разные стороны. Никогда не видели Лайлели и Фатих столько народу. Люди спускались под землю, вливались в быстрые трамваи, стояли под крышами остановок, торговали, но покупали мало, а больше курили по чайным.
Шли среди других и жители земель Билад с кудрявыми короткими волосами. Чёрная кожа их изумляла Лайлели и Фатиха.
– Никому нет дела до нас, – прошептала Лайлели, потому что ужас лёг в её животе, как погнутая медь.
Сильней же других напугал её человек на углу, безобразный и низкий, словно садовая жаба.
Азан загудел над городом, и вслед азану провыли собаки. Улицы надели сумерки, как старую фланелевую рубаху, не сразу попав в рукава. Засветили огни в лавках, показывая кожаные пальто, красные платья и синие костюмы, чай и сочный кадаиф.
Фатих стал печален от вывесок, прожигающих глаза, бездомных детей, что прижались друг к другу под одеялом на ступенях из замшелых камней, шума дорог, а более всего от пленительного лица Лайлели, похожего на луну, которая упала в человеческую гущу.