– Заждался уже старик, – вырвалось у Батрака через сбившееся дыхание. – Сейчас трепку задаст.
Филин лишь многозначительно и едва заметно кивнул, а затем громко и демонстративно плюнул в правую от себя сторону. Тут старик на крыльце резко ударил по перилам, развернулся и захлопнул за собой скрипящую деревянную дверь, растревожив залежавшийся на крыше снег. Показалось, что все птицы леса услышали этот хлопок закрывшейся двери, разверзнув свою пасть в мерзком и пронзительном крике. Взвиваясь черным ураганом, они покидали свои насиженные места, гигантской тенью закрывая голубую небесную твердь.
– Зря ты так со стариком, – бросил Батрак, делая небольшие паузы с рывками, притягивая к себе застревающие в снегу сани. – Ладно меня, его хоть пожалей. Он одной ногой там уже.
– Да пусть валит уже в свое… куда ты там его провожаешь? Он ведь и меня за собой утащить хочет.
– Этот человек тебе жизнь спас. Кров тебе дал, как и мне когда-то. Кормит тебя, в конце концов.
– Да это я… – тут Филин вдруг снова споткнулся, но чудом удержался на ногах, – это я его кормлю! Мудака старого. И ты со мной туда же, как холопы какие-то.
– Жестокий ты человек, Филин. Злое у тебя сердце. Почву под ногами не чувствуешь, вот и злишься.
– Конечно не чувствую! Я и ног-то своих уже не чувствую! Все, заткнись, надоело.
– Ладно, как хочешь. Все равно, в итоге, каждому сполна вернется. Открой ворота поди.
Громадная деревянная дверь амбара со скрипом пропустила через себя двух посетителей, и они, в свою очередь, задыхаясь затащили внутрь покрытые брезентом сани. Батрак развязал веревки, стягивавшие брезент, и одним легким движением стянул его на пол, обнажив свежую оленью тушу. Филин, всматриваясь в пустоту стеклянных животных глаз, увидел будто бы мольбу, стекающую багровым ручьем на подложенную снизу черную ткань. Что-то в этот момент будто хрустнуло у него внутри, перевернуло закостенелую душу, задрав какой-то внутренний заусенец, о котором он почему-то забыл. Он крепко сжал челюсть, напряг мышцы лица и зажмурил глаза, чтобы перетерпеть нахлынувшую на него тревогу, досчитал до пяти, после чего вновь посмотрел в пустое молящее стекло.
– Поздно умолять, – тихо сказал он, опустив пальцами отяжелевшее оленье веко, и погладил его гладкую, вытянутую морду. Батрак, казалось, всего этого не заметил, натачивая в стороне разделочный нож.