Но в будущем именно миф о народном заступнике превратит русского писателя в ответственного уже и не перед историей, а перед людьми: обращавшийся прежде сам к людям, он станет маяком для нуждающихся в помощи, в заступничестве, так что потекут к нему реками полные боли и открытости письма. А после революции уже русский писатель пишет полные боли, но и гнева, письма к палачам… Новой власти пишет с обличением Короленко. Сталину – Раскольников. Но потом писать станут с просьбой о заступничестве – не обличая уже, а с мольбой за себя или самых близких… Такие письма Сталину напишут Замятин, Булгаков, Ахматова, Платонов… Да кто их не писал – за сыновей, с просьбой о помиловании или с последней верой что «он ничего не знает!». Их писала массово вся приговоренная Россия, умоляя своего палача о пощаде. Русские письма – не бунтующие, а умоляющие – рождаются миллионами обретших свой голос в слове человеческих душ. Миллионы писем… Это и потому, что уже всеобщей стала грамотность. Но и потому, что миллионы теряют кто свободу, кто родных – и вот ищут в письмах друга друга или добиваются правды. Такой же утратой личной свободы и близких становится для миллионов людей война. Миллионы писем на фронт, миллионы – с фронта. А были и такие, которые писались кровью…Кто писал с фронта, знал, что письмо может быть вскрыто в особом отделе, и если что – окажешься в лапах смершевцев. Поэтому писали – одно для цензуры; а зная наверное, что письмишко смершевцев обманет, проскользнет, – всю правду.
Книга, которой суждено было скорбно разделить новый кровавый век на две эпохи – это «Архипелаг ГУЛАГ». Арест… Фронтовой офицер был арестован – перехвачено крамольное письмо к другу. А в офицерском планшете бунтарская «Резолюция № 1». Найдут при обыске еще дневник, писавшийся не для чужих глаз. Его случай – судьба, но вот судьба – не случай. Все должно было случиться именно так: «Мы переписывались с ним во время войны между двумя участками фронта и не могли, при военной цензуре, удержаться от почти открытого выражения в письмах своих политических негодований и ругательств, которыми поносили Мудрейшего из Мудрейших, прозрачно закодированного нами из Отца в Пахана». В тюрьме над наивностью заговорщиков смеялись: «Говорили мне, что других таких телят и найти нельзя. И я тоже в этом уверился». Но однажды откроет для себя с удивлением еще одну похожую судьбу: «Вдруг, читая исследование о деле Александра Ульянова, узнал, что они попались на том же самом – на неосторожной переписке, и только это спасло жизнь Александру III 1 марта 1887 года». Спасло жизнь царю, и отняло другую – Ульянова, а брат казненного отнял жизнь – у последнего русского царя.