, надеясь, что будет пахнуть так же приятно, как мама.
В десять утра приходила Мэй, прислуга. Хотя ей было лет сорок, мать Бетти называла ее «девушка», а Мэй звала ее «мэм». У Мэй была смуглая, золотисто-коричневая кожа, вся в темных родинках, брови она выщипывала в ниточку и сверху красила черным карандашом. Блестящие черные волосы она укладывала волнами на голове и на щеках. Мэй переключала радио на волну WJLB 1400 и слушала песни вроде Blue Shadows, Fool и Please Send Me Someone to Love. Она подпевала и наутюживала одежду Кауфманов, а закончив с глажкой, подвязывала голову ярким шарфиком и приступала к уборке – пылесосила ковры, мыла полы и натирала их воском.
Иногда Мэй приводила с собой дочку. Звали ее Фрида, и кожа у нее была посветлее, чем у матери, но все же темнее, чем у Бетти. Худая как щепка Фрида, с мосластыми, вечно ободранными коленками и задорно торчащими косичками, была ровесницей Джо и такой же неугомонной. Подруги без устали носились по заднему двору, лазали на вишню, играли в ковбоев и индейцев, возвращались домой потные и запыхавшиеся, в перепачканной травой одежде. Бетти предпочитала оставаться дома и играть с бумажными куклами. Джо обожала Фриду и часто сидела на кухне с Мэй, даже если та приходила без Фриды, подавала ей вещи для глажки и подпевала радио.
Папа Бетти работал в бухгалтерии на заводе Ford, поэтому у Кауфманов всегда было две машины – новая и старая. Новая (последняя модель Ford) обитала в гараже, старая (модель предыдущего года) стояла на лужайке перед домом; на ней ездила Сара. Когда Бетти исполнилось пять лет, старой машиной стал четырехдверный седан Ford Tudor с фисташково-зеленым кузовом и темно-зеленой жесткой крышей. Мама забиралась на водительское сиденье, крепко сжимала руль и осторожно проезжала милю до их прежнего дома на углу Рочестер и Линвуд, где оставались жить родители Сары, Бэббе и Зайде Бетти. В их трехкомнатной квартирке были беленые стены, закопченные от табачного дыма, пахло дедушкиными сигарами и вкусной едой.
Бэббе и Зайде были старенькие и морщинистые, с кожей как скорлупа грецкого ореха. Они напоминали деревянных матрешек с каминной полки, потому что с каждой неделей превращались во все более уменьшенные копии самих себя. Зайде сильно сутулился, ходил в черных брюках, натянутых до середины груди, и в тонкой белой рубашке с короткими рукавами, через которую просвечивал полукруглый вырез исподней майки. Из-под рубашки свисала бахрома его