Раздавались какие-то голоса, и, кажется, один из них принадлежал Молчуну, а другой – толстой, но Нава ни слова не понимала. Потом сон словно бы отпустил ее, и она сумела обернуться и сказать, чтобы муж не уходил. Рядом с Молчуном стоял новенький мертвяк, но тут, похоже, его бояться не стоило.
Маме и толстухе Навины слова не понравились, ее попросту поволокли в тростники, и это уже не понравилось Наве. Однако она чувствовала, что сопротивляться бесполезно, и лишь попросила, чтобы Молчун без нее не уходил. Пусть он ей не муж, раз этим не нравится, но она-то все равно его жена, выходила его, и он должен ее дождаться, даже Кулак бы дождался, а уж про Колченога и говорить нечего…
Тростники обступили со всех сторон, Молчуна с мертвяком стало не видно. А потом откуда-то появилась толстая.
– Снимай свою рухлядь, – сказала она, – и марш в воду.
Нава поняла, что женщина назвала рухлядью ее, Навину, одежду. И это ей тоже не понравилось.
– Сама ты рухлядь, толстая ты старуха, что ты цепляешься, как фиолетовая колючка, я с тобой и разговаривать не собираюсь, я с мамой разговариваю, а тебя бродилом полить…
Толстая вдруг расхохоталась:
– Боевая у тебя девчонка, милая моя. Славная получится подруга…
Похоже, это были первые слова толстой, которые обрадовали маму, потому что она тоже улыбнулась. Однако Наве толстая по-прежнему не нравилась…
– Сама ты славная подруга, у тебя, наверное, ни дома не было, ни мужа, потому ты такая толстая и злая, и я слушать тебя не буду, я маму буду слушать, хоть ей Молчун и не понравился, но это от жары…
– Снимай одежду, – сказала мама.
Ее Нава послушалась.
Одежду мама бросила на землю. Нава хотела подобрать, потому что одежду просто так на землю не бросают, ее надо разрезать и посадить, только тогда вырастет новая…
– Оставь! – Мама взяла Наву за руку. – Идем!
Они вошли в озеро, сделали несколько шагов, пока вода не дошла Наве до пояса.
– Ложись! Во славу демиургу!
Нава легла. И поняла: вокруг не вода. Потому что вода не бывает такой мягкой и ласковой; и от нее становится хорошо, но не так, как сейчас, будто мамина рука стала вдруг большой-большой и касалась не только руки, а всего тела, и даже лица, которое в воде не купалось… А потом к Наве пришел сон.
* * *
Проснулась она другой.
Мир вокруг сделался совсем не страшным. Лес вокруг был теперь – не родной дом, где можно было выращивать горшки, кормить Молчуна и болтать о разных разностях, бесконечно, бессмысленно, увлеченно, будто двигаясь по замкнутому кругу. И не обиталище многочисленных врагов, от которых следовало прятаться – опасного мха, о котором Колченог говорил, что это и не мох вовсе; бородатых воров, вооруженных громадными суковатыми дубинами; ломконогих неуклюжих рукоедов; мертвяков, окрашенных в желтый, синий и прочие цвета радуги, какой тут никто никогда не видел, но о которой Нава отныне почему-то знала. Лес теперь был не лес, а слуга, послушный, непривередливый и опытный, готовый выполнить любые указания новой хозяйки…